Том 1. Тихие зори

Тихо и наверху. Почему она не вошла к себе в квартиру? Или неслышно было? Медленно поднялся наверх. В полусвете, со второго этажа, виден купол Иоанна Евангелиста, повитый снегом. Знакомые крыши синеют, прерываясь куполами дерев.

Мариэтт сидела на ступеньке. Подперла голову и смотрит далеко. Что видят ее глаза? Почему слезы на них стоят?

– А, это вы? Не собралась еще в квартиру звонить. – Она улыбнулась.

В этом взгляде он читает: «Знаешь?» Он молчит. Но мог бы сказать: «Да».

На второй звонок дверь отворяют, и она уходит.

VIII

– Что фыркать-то? Думает, не вижу! Знаю, милый, все знаю, не такая я, чтоб меня объехать…

Лена полулегла на локть; ему видны сильное плечо и спутанные волосы. Глаза блестят.

– Ну, и ступай к ней, может, возьмет за деньги. Хоть куда молодец-Лена смеется, но принужденно.

Надо молчать. Он знает, если сейчас скажешь слово, то сдержаться не будет силы. Что делать? Взять эту крепкую женщину с круглыми глазами – выбросить в окно? Все ложь. И злоба ее ложь, и ревность ложь. Он отлично знает, что сама она его обманывает. Где, с кем, неизвестно. Но она лжет.

Лучше всего надеть картуз, идти.

– Ну, держись, Никандрушка, недолго в швейцарах просидишь! Намедни Фролыч опять барину жаловался.

Не хочется слушать. Пусть останется дома Фролыч, Лена, жизнь, Мариэтт… Все вздор. Выйдешь на улицу, вдохнешь ранне-весенней сладости, услышишь чмоканье калош по тротуарам, бег ручьев, Тонкая полоска на закате. Масленица развернет объятье, затуманит, пронзит. Обгоняя Никандра, катят извозчики, нагруженные мастеровыми; на углу вваливаются в лужу. Весело, хмельные седоки гогочут, пищат гармоники. Кажется, надо ударить среди бела дня дикого трепака, потопить трезвых, оставить пьяниц и уничтожить все дома, всех жильцов, и швейцаров, порядок…

Понемногу оказывается – он идет к Павлу Захарычу. Это не очень далеко. Павел Захарыч живет за рекой, снимая угол. Тут он работает, лысеет, выдумывает свои проекты.

– Дома, – говорит хозяйка. – Куда ему деться, еще работы не носил. Пропивать нечего.

– Никандру Иванычу почтение! Человек, если который поможет товарищу в трудное мгновенье, – всегда ему уважение. Как поживаете?

– Не спрашивайте лучше! Портной подымает глаза.

– Домашние неурядицы, вероятно. Против этого мы знаем одно средствие. Извольте подождать полчаса, покуда работу кончу. Тогда к вашему распоряжению.

«Средствие» Павла Захарыча состоит в том, чтобы идти в «Богемию». Никандр знает это и ждет конца работы. Наконец Павел Захарыч встал, распрямил спину, снял очки. Теперь видно, какого он маленького роста, как светится на темени плешь. Примаслившись, надев пиджак, фуражку, Павел Захарыч выходит.

– В нашем быту без этого невозможно, Никандр Иваныч. Встряхнуться надо, душа просит простора.

В «Богемию» являются довольно поздно. Много веселья кипит уже здесь. Финогенов в выигрыше и выставил дюжину пива.

– Паша пришел! М-милейший человек! Никандр Иваныч!

Финогенов обнимает их. От него пахнет табаком и водкой.

– Бутылку пива за Финогенова, счастливейшего смертного, приглашаю!

– Трудно так выражаться, господин Финогенов. – Павел Захарыч пьет. – Нельзя нам сказать, который из нас счастливейший, который нет. Вам улыбнулась судьба, а завтра, быть может, она сразит вас в самую середку.

– Пускай потрафляет, я м-моей судьбе не препятствую. Что мы? Нет, вы скажите, что мы, Павел Захарыч? Утлые челны-с! Утлейшие челны на стихиях морей!

– Важно выразил.

– Не без головы.

– Вам бы, скажем, министром надлежало быть, а, однако, вы на бильярде по маленькой забавляетесь.

Голос из глубины:

– Жену стережет.

– Как жену? Кто сказал жену? – Финогенов багровеет.

– А по морде хочешь?

– Я и тебе-то, может, набок сверну.

– Бросьте, господа!

– А? Кто про жен? – кричит Никандр. – Нет, сами посудите… Я честный человек… Я честный человек, а она меня же… Да я ей… Я как… человек… И, однако, она лжет.

Подходит хозяин.

– Господа, прошу не выражаться! Никандр с Павлом Захарычем отсели.

– Туманит мое сердце, Никандр Иваныч. Сосет. Чувствую, близки дела великие. Вы-то что? С вами-то чего случилось?

– Лучше и не говорить! Пропащая наша жизнь, Павел Захарыч.

– Этого также сказать нельзя. Но, действительно, большую головоломку нам выставили сюда для решения, вы правы.

– А я думаю – и не головоломку… Эх, Павел Захарыч, по мне – сгинь все, пальцем не ударю. Надоело.

День за днем, день за днем… Все там будем.

– Выходит как бы и правильно, но в существе ошибка. Только мы сейчас не будем… Выпейте, Никандр Иваныч, на меня тоже так находит…

Сзади сели трое немчиков. Через стол от них две «девицы». Немчики строили им рожи, что-то говорили. Одна вскакивала, бегала вокруг, хохотала, вертелась за стулом немца.

Вдруг тот обиделся.

– Пс-ть, – обратился он к хозяину. – Эта персона позволяет себе шутки. Я разговариваю с той персон, вдруг эта привесил мне на спину бумажный язык. Я прошу ее выводить.

Девица сконфузилась. Подошел хозяин, стал шептать ей. Рука его явно указывает на дверь.

– Это не я ему привесила, ей-Богу, не я! Я даже еще и не виновата!

– Постыдились бы, – говорит другая, – все-таки кавалер!