Том 1. Волшебный рог бюргера. Зеленый лик

Барон Пфайль, не оставлявший надежды успеть на шестичасовой поезд в Хилверсюм — там находилось его родовое поместье «Буитензорг», — бросился в направлении Центрального вокзала; благополучно миновав скопление ларьков и торговых палаток с царящей вокруг предвечерней ярмарочной суетой, он почти поравнялся с портовым мостом, когда оглушительный колокольный звон, словно по мановению дирижерской палочки обрушившийся на город с сотен церквей и храмов, возвестил, что уже шесть и что спешить больше некуда.

Задумавшись на миг, барон решительно повернул назад в Старый город.

Опоздание не только не огорчило его, но, напротив, обрадовало, ибо те два часа, которые оставались до следующего поезда, были сейчас как нельзя более кстати: представлялась прекрасная возможность разрешить один вопрос, не дававший ему покоя с тех пор, как он расстался с Хаубериссером.

На Херенграхт, под сенью сумрачных вязов, растущих

вдоль канала, он остановился возле старинного барочного дома причудливой архитектуры, сложенного из красноватых кирпичей с нарядными выбеленными кантами, и, взглянув на огромное, во всю стену, раздвижное окно второго этажа, потянул за скрытое в углублении портала тяжелое бронзовое кольцо — где-то в глубине зазвенел колокольчик...

Прошла вечность, прежде чем старый слуга в белых чулках и шелковых панталонах по колено открыл дверь.

   — Доктор Сефарди дома?.. Да вы, никак, не признали меня, Ян? — Барон ощупал карманы в поисках визитной карточки. — Пожалуйста, отнесите это наверх и узнайте, не...

   — Господин уже ожидает вас, менеер. Будьте любезны, следуйте за мной. — И старик стал, кряхтя, подниматься по узкой лестнице, устланной индийскими коврами и увешанной вдоль стены китайскими вышивками: ступени так круто взбегали вверх, что ему, то и дело терявшему равновесие, приходилось хвататься за гнутые медные перила.

Весь дом был пропитан тяжелым, пряным ароматом сандалового дерева.

   — Ожидает? Меня? Но каким образом? — изумленно спросил Пфайль, так как уже несколько лет не видел доктора Сефарди, а мысль о том, чтобы навестить его, пришла ему в голову всего лишь полчаса назад — хотелось внести наконец определенность в некоторые детали портрета Вечного жида, которые как-то странно двоились у него в памяти, а при малейшей попытке «навести резкость» и вовсе расплывались в нечто весьма далекое от того, что он рассказывал Хаубериссеру в «Золотом тюрке».

   — Сегодня утром господин телеграфировал вам в Гаагу, чтобы просить вас навестить его, менеер.

   — В Гаагу? Но ведь я давным-давно вернулся к себе в Хил-версюм. И то, что я сейчас зашел, — чистой воды случайность.

   — Немедленно извещу господина, что вы хотите его видеть, менеер.

В ожидании барон Пфайль присел.

Ничто не изменилось в этой комнате с тех пор, как он был здесь в последний раз: сиденья тяжелых резных стульев покрывали сверкающие накидки из самаркандского шелка, по сторонам роскошного камина с колоннами, выложенного зеленым как мох нефритовым кафелем с золотыми инкрустациями, стояла пара южноголландских кресел, на черно-белых каменных плитах пола переливались всеми цветами радуги персидские ковры, нежно-розовые фарфоровые статуэтки японских принцесс таинственно мерцали в глубоких стенных нишах,

манерно изогнув дубовые ноги, цепенел в церемонном полупоклоне чопорный стол с черной мраморной доской, по стенам висели картины кисти Рембрандта и других известных мастеров — в основном портреты предков Исмаэля Сефарди, знатных португальских евреев-эмигрантов, поколения которых жили и умирали в этом доме, построенном по их заказу в семнадцатом веке знаменитым Хендриком де Кейзером.

Бросалось в глаза поразительное сходство этих людей, живших в иных, давно канувших в Лету эпохах, с их далеким потомком, доктором Исмаэлем Сефарди: тот же узкий, вытянутый череп и острый нос с небольшой горбинкой, те же огромные, темные, миндалевидные глаза и тонкие, надменно поджатые губы — да, это был тот возвышенный, гордо, почти презрительно взирающий на мир тип испанских евреев с неестественно тонкими ступнями ног и изящными белыми руками, который едва ли имеет что-либо общее, кроме религии, с остальными своими собратьями из рода Гомера, так называемыми ашкенази[149].

В этих прошедших сквозь столетия точеных чертах ничто не изменилось на потребу времени.

Минуту спустя доктор Сефарди уже приветствовал барона, представив его какой-то стройной, белокурой и очень красивой даме лет двадцати шести.

   — Вы что, и правда телеграфировали мне, дорогой доктор? — спросил Пфайль. — Ян сказал мне...