Том 1. Волшебный рог бюргера. Зеленый лик

   — У барона Пфайля настолько чувствительные нервы, — пояснил, усмехнувшись, Сефарди своей спутнице, — что с ним совсем необязательно общаться вслух — достаточно о чем-нибудь подумать, а уж он об этом непременно будет знать. Извольте видеть, пришел, даже не получив моей депеши! — Доктор повернулся к Пфайлю. — Фрейлейн ван Дрюйзен — наших с ней отцов, барон, связывала давняя и крепкая дружба — специально приехала из Антверпена, чтобы с моей помощью разобраться в одном деле, пролить свет на которое, как мне кажется, способны только вы. Помните тот портрет, о котором вы мне однажды рассказывали?.. Ну, портрет Агасфера, вы еще говорили, будто бы наткнулись на него в Лейдене в археологическом музее?.. Видите ли, дело нашей прекрасной гостьи каким-то образом связано — или могло бы быть связано — с этой картиной...

Пфайль удивленно вскинул бровь.

   — Поэтому вы и хотели меня видеть?

   — Да. Вчера мы были в Лейдене, хотели осмотреть портрет, однако нам сказали, что такой экспонат в музейных каталогах не значится. Директор Оливерда, которого я хорошо знаю, уверил меня, что у них вообще нет никакой живописи, так как в музее хранятся лишь египетские древности и...

   — Позвольте, господин доктор, я расскажу барону, почему меня так заинтересовала эта история с портретом! — живо вмешалась в разговор девушка. — Мне бы не хотелось надоедать вам, барон, подробным описанием нашей семьи, а потому ограничусь лишь самым необходимым: в жизнь моего покойного отца, которого я бесконечно любила, вторгся один человек или — это звучит, наверное, странно — «видение», нередко преследовавшее несчастного старика месяцами, лишая покоя, заполняя все его мысли днем и ночью...

Тогда я была еще слишком юна — да и, пожалуй, слишком безалаберна, — чтобы проникнуть во внутреннюю жизнь отца (мама уже давно покоилась в могиле), однако сейчас все тогдашние впечатления вдруг проснулись и вновь мне не дает покоя мысль об этом загадочном «видении», с которым уже давно следовало разобраться раз и навсегда.

Вы, наверное, примете меня за особу взбалмошную и экзальтированную, но я вам все же скажу, что хоть сегодня готова покончить с собой... Не сочтите за кокетство, но мысль о самоубийстве преследует меня куда более настойчиво, чем самого отпетого прожигателя жизни... — Внезапно она смутилась и, только убедившись, что Пфайль, чутко уловив природу ее душевного состояния, слушает внимательно и серьезно, без тени иронии, успокоилась. — Хорошо, скажете вы, но какое отношение ко всем этим суицидальным настроениям имеет портрет Агасфера и «видение» вашего покойного отца? На это я вам вряд ли сумею толком ответить. Отец не раз повторял — я, тогда еще совсем ребенок, частенько расспрашивала его о религии и о Господе Боге, — что приблизилось время, когда из-под человечества выбьют последние подпорки и духовный шквал сметет все, когда-либо построенное человеческими руками.

На краю бездны устоят лишь те — я запомнила в точности каждое его слово, — кто сумеет разглядеть в себе медно-зеленый образ нашего предтечи-патриарха.

И всякий раз, когда я, сгорая от любопытства, приставала к нему и просила объяснить, как выглядит этот предтеча — человек ли это или привидение, а может, сам Господь, — и как

мне его узнать, если случайно повстречаю по пути в школу, он отвечал одно: «Будь спокойна, дитя мое, и не ломай себе понапрасну голову. Патриарх не привидение, но, даже если он тебе явится в зловещем обличье потустороннего призрака, не пугайся, ибо зеленоликий предтеча воистину единственный реальный человек в сем призрачном мире. На лбу у него черная повязка, скрывающая знак вечной жизни, тот же, у кого этот знак открыт на общее обозрение, а не сокрыт в тайное тайных, — клейменый, точно Каин. И пусть он явится тебе во всем блеске сияния неземного, помни, дитя мое: это призрак либо орудие призраков. А вот можно ли считать нашего предтечу богом, — этого я тебе не скажу: ты все равно не поймешь. Встретить же его можно всюду, и особенно тогда, когда меньше всего ожидаешь. Ты только должна созреть для этой встречи. Святой Хуберт тоже встретил на охоте белого оленя и сразу схватился за арбалет...»[150] Когда потом через много лет, — продолжала девушка после небольшой паузы, — началась эта ужасная война и христианство покрыло себя несмываемым позором...

   — Извините, фрейлейн: не христианство, а христиане! Это большая разница! — усмехнулся барон Пфайль.

   — Да-да, конечно, именно христиане... Так вот тогда я подумала, что мой отец, пророчески провидя будущее, намекал на эту великую кровавую бойню...

   — Он, разумеется, имел в виду не войну, — задумчиво сказал Сефарди, — внешние события, пусть далее такие кошмарные, как война, касаются далеко не всех, ведь никто не обращает внимания на раскаты грома, если только молния не ударит в землю прямо у ног, впрочем, и тогда люди чувствуют лишь одно: «Слава Богу, кажется, пронесло».