Том 1. Волшебный рог бюргера. Зеленый лик

— Нет, не могу, это разрывает мне сердце, — еле слышно прошептал Вайкандер. — Бедный, бедный маэстро, какими глубокими морщинами избороздила скорбь его чело!

Старик остановился у телескопа, долго, не отрываясь, смотрел в него, пристроившись на краешке кресла, потом обреченно откинулся на спинку.

— Растет... С каждым часом оно становится все больше... А теперь еще и эти... как бишь эта мерзость у них называется?..

«фестончики» появились... Кошмар, какой кошмар!.. — простонал адепт и в отчаянье закрыл лицо руками.

Долго, очень долго сидел он так, а его ученики в своем укрытии тайком глотали слезы. Внезапно маэстро вскочил, словно решившись на последнее, крайнее средство, подкатил сосуд к телескопу и бросил в него три каких-то предмета — разобрать в темноте, что это за вещи, было невозможно.

Потом упал посреди обсерватории на колени и, замирая попеременно в каких-то немыслимых позах, поразительно напоминавших геометрические фигуры, принялся бормотать что-то монотонное, время от времени прерывавшееся протяжными воющими возгласами...

— Боже Всемогущий, помилуй его, ибо это заклинание Тифона, — в ужасе прошептал Вайкандер. — Он хочет во что бы то ни стало вернуть назад сбежавшую душу... В случае неудачи он обречен и должен будет принести себя в жертву... Ритуальное самоубийство!.. Братья, по моему сигналу бросаемся на него... Доктор, соберите все свои силы, ибо, когда Тифон встает из бездны, человеческое сердце не выдерживает еще задолго до появления Князя Тьмы!

Адепт по-прежнему стоял коленопреклоненный, казалось, он окаменел, и лишь возгласы его становились все более пронзительными и душераздирающими...

Маленький огонек на столе как-то померк, начал коптить и теперь тлел в сгустившейся тьме подобно заплывшему кровью оку... Но вот он конвульсивно затрепетал, и его угрюмый отсвет стал постепенно приобретать зеленовато-фиолетовый оттенок.

Бормотание заклинателя почти совсем стихло, и лишь после долгих, ритмически правильных пауз голос его взвывал вдруг так, что от невыносимой жути кровь стыла в жилах даже у видавших виды учеников...

А потом все, ни звука — тишина, страшная, изматывающая, сверлящая, как неотступная смертная мука...

Такое чувство, словно все вещи вокруг выгорели изнутри и превратились в пепел — тронь, и они рассыпятся серым прахом, словно темная полусфера обсерватории куда-то проваливается и с головокружительной быстротой, так что захватывает дух, летит все дальше и дальше вниз, в бездну кромешного забвения...

Потом вдруг неуклюжее шлепанье — вязкие, чавкающие звуки, словно что-то невидимое, склизкое, дряблое передвигается в помещении частыми, судорожными прыжками...

Какие-то фиолетовые ладони зловещими, фосфоресцирующими

кляксами медленно проступают на полу; осторожно, вслепую ощупывают они чуткими усиками пальцев каменные плиты и судорожно, изо всех сил напрягаются, отчаянно пытаясь покинуть опостылевшую плоскость и стать полноценной трехмерной реальностью, но это им не удается, и раз за разом студенистые, похожие на жутких морских звезд обрубки бессильно, по-жабьи, плюхаются вниз... Бледная, призрачная нежить, отдельные части тел, ветхие, полуистлевшие останки мертвых бесшумно отделяются от стен и плавно скользят, проплывая мимо — без смысла, без цели, в беспробудном сомнамбулическом забытьи; пошатываясь словно пьяные, руки-ноги как на шарнирах, олигофрены, калеки, они с идиотски блаженной ухмылкой таинственно надувают щеки и медленно, завороженно производят загадочные гипнотические пассы, будто своей макабрической пантомимой пытаются отвлечь внимание от какого-то необъяснимо чудовищного, инфернального действа, или, коварно замерев, таращат пустые глаза вдаль, а потом вдруг — бросок, молниеносный, как у гадюки, и уже на другом месте снова застывают, бестолково выпучив бельма...

В полной тишине рушатся откуда-то из-под сводов бескровные трупы, катаются по полу, ползают на четвереньках, сталкиваются лбами... Мерзкие белесые пауки, населяющие сферы самоубийц, плетут уродливыми крестами липкие ловчие сети, и с каждой минутой эта сатанинская паутина становится все шире и шире...

Ужас ледяным сквозняком гулял по обсерватории; неуловимый, немыслимый, находящийся по ту сторону разума смертельный страх, которому уже не требуется корней, который в причинах уже не нуждается, — вот оно, бесформенное, изобильно плодоносящее чрево кошмара.

Что-то с глухим стуком падает на пол: это рухнул замертво доктор Мохини.

Шея его как-то странно свернута — тело лежит ничком, а искаженное ужасом лицо с разверстым в неслышном вопле ртом обращено вверх. «Когда Тифон встает из бездны, человеческое сердце не выдерживает...» — далеким эхом доносится голос Акселя Вайкандера, и тут как прорвало: события, одно страшнее другого, словно с цепи сорвавшись, обрушились на оцепеневших от страха учеников со всех сторон... Большой сосуд внезапно взорвался, усеяв все вокруг тысячью опасно острых осколков, злокачественная фосфоресценция все больше расползалась по стенам, разлагая материю прямо на глазах...