Том 1. Волшебный рог бюргера. Зеленый лик

— Признаюсь, мефрау, — обратился Пфайль с самым серьезным видом к притихшей поборнице женских прав, благоговейно переваривающей священные глаголы, — мне бывает иногда крайне неловко за то незаслуженное внимание, которое оказывают в ваших кругах моей скромной особе, явно недостойной столь высокой чести, а потому возьму на себя смелость предположить, что ваши благочестивые единомышленники меня несколько переоценивают как... как филантропфа[133]. Скажу как на духу: мои запасы бутылочной фольги, коей так не хватает доблестным инвалидам всех стран, много меньше, чем может показаться на первый взгляд, и если меня в один прекрасный день все же угораздит — нет, нет, ради Бога, не беспокойтесь, без всякого злого умысла, уверяю вас! — вступить в какое-нибудь общество милосердия и, следуя моде, снискать репутацию доброго самаритянина, то, боюсь, даже этой моральной прививки будет явно недостаточно, чтобы «парализовать», гм, «преступный орган интернациональной проституции», — и здесь, дабы не быть превратно понятым, мне хотелось бы напомнить

славный девиз: «Honni soit, qui mal y pense...»[134] Что же касается пятого пункта вашей благотворительной программы, мефрау, то и здесь от меня толку мало, скажу честно: я бессилен повлиять на «позорный курс», взятый растленными капитанами публичных домов и панели на «безнравственную торговлю женским телом», ибо, должен признаться, за всю мою жизнь мне так ни разу и не представилась приятная возможность свести близкое знакомство с неподкупными чиновниками полиции нравов.

   — А как насчет старых ненужных вещей, барон? Надеюсь, хоть это пожертвовать в пользу несчастных сирот в ваших силах?

   — А что, несчастные сироты так сильно нуждаются в ненужных вещах?

Благодетельная дама как будто не расслышала этот иронический вопрос, а может, просто сделала вид.

   — Ну уж пару пригласительных билетов на большой осенний бал-маскарад вам придется у меня купить, барон! Предполагаемая выручка, перерассчитанная к следующей весне, вся без остатка пойдет на нужды инвалидов войны. Этот грандиозный благотворительный праздник, уж поверьте мне, барон, станет настоящей сенсацией: соберутся сливки общества, дамы в масках, шампанское, музыка!.. Кстати, хочу вас сразу предупредить, кавалерам, купившим не менее пяти билетов, герцогиня фон Лузиньян собственноручно прикрепит на фрак почетный орден милосердия!

   — Ну что ж, спору нет, в подобных костюмированных танцульках есть особая пикантность, — задумчиво согласился барон, — ибо где, как не на благотворительном маскараде, любовь к ближнему обретает истинно евангельский смысл, ведь, пожалуй, только здесь левая рука не ведает, что творит правая[135], а

какое, должно быть, наслаждение испытывают от своей щедрости богатые, если они еще и растягивают его блаженным сознанием того, что всей этой облагодетельствованной ими нищей братии надо еще... дождаться заветной милостыни и, стало быть, дожить до следующей весны! Что же касается меня, мефрау, то, признаюсь, я не настолько эксгибиционист, чтобы вот так, в открытую, на глазах у всех, носить в петлице непристойное свидетельство своего пятикратного, публично содеянного акта сочувствия... Но, конечно, конечно, чего не сделаешь ради прекрасной дамы!

   — Итак, если я вас правильно поняла, барон, пять пригласительных билетов остаются за вами?

   — Пожалуйста, мефрау, но, если вас не затруднит, — четыре, не более!

   — Сударь, пожалуйста, сударь! Господин барон! — пролепетал чей-то слабый голосок, и худая грязная рука робко дернула барона Пфайля за рукав. Обернувшись, он увидел маленькую, бедно одетую девочку с ввалившимися щеками и бледными губами, которая, протиснувшись меж бочек с олеандрами, протянула ему какой-то конверт. В полной растерянности он уже полез было в карман за мелочью...

   — Дедушка... он там, на улице... просил передать...

   — Но кто ты, дитя мое? — понизив голос, спросил барон.

   — Дедушка... сапожник Клинкербок... просил передать... а я его внучка... — запуталась вконец смущенная девчушка. — Вот... Что господин барон ошибся. И вместо десяти гульденов... Ну за ту последнюю пару башмаков, помните?.. Заплатил тыс...

Пфайль покраснел до корней волос и, чтобы заглушить слова малышки, энергично постучал серебряным портсигаром по столу, потом откашлялся и, пытаясь скрыть замешательство, поспешно сказал:

— Да-да, конечно, вот тебе двадцать центов на дорогу. Получилось как-то неестественно громко и официально, и

он, смягчив голос, прибавил, что все уже улажено, что ей надо идти домой, к деду, и главное — не потерять конверт.

Тогда, словно в подтверждение сказанному девочкой, меж зарослей плюща мелькнуло на секунду мертвенно-бледное лицо какого-то старика — ну, конечно, нельзя же такую огромную сумму доверять ребенку, не дай Бог, по пути к кафе потеряет, вот дед и сопровождает свое дитя, — который, видно, только что услышал последние слова барона и от волнения так расчувствовался, что утратил дар речи и вместо благодарности

издавал теперь лишь какие-то сдавленные хриплые звуки...