Том 10. Адам – первый человек. Первая книга рассказов. Рассказы. Статьи

Мы подружились с лисом Луи еще три года тому назад и доверяем друг другу. Наверное, он по лисьим, а я по человеческим меркам примерно одного возраста, так что у нас за плечами немало всякого разного, и мы уже кое-что поняли в этой жизни. Так что нам есть о чем помолчать друг с другом.

Почему он Луи? Так получилось. Когда я заметил его в первый раз, то перепробовал множество имен, но он стал отвечать мне вниманием только на имя Луи.

С тех пор как у меня появился друг Луи, жизнь моя не пустая, в ней есть сокровенное зернышко. На ночь я выставляю для Луи миску молока, кладу на скамейку подушки… Иногда поутру я нахожу их примятыми, значит, Луи спал на них. Я бесконечно рад, что у меня есть мой друг Луи. Надеюсь, что и для Луи я значу больше, чем миска молока, не зря ведь он намекал мне во сне о своей душе. Наши души соприкасаются и поддерживают друг друга на этом свете. Может быть, так будет и на том… кто знает? Пока еще никто не вернулся оттуда и не рассказал, что и как…

Завтра с утра мне опять в банк, считать числа-деньги, даже и не деньги в их прежнем виде нарезанных цветных бумажек, а арабские цифры в компьютере – отражение отражения. Но зато у меня есть Луи!

2013

Статьи

Чехов в Коломбо

Дождь на дворе. Ночь. Жара.

Дождь стоит за резными эбеновыми столбиками открытой веранды сплошной шелестящей стеной, и не доносится из-за этой колеблющейся под собственной тяжестью, зеленовато мерцающей стены никаких прочих звуков, и не видно огней соседней виллы, что еще минуту назад желто сияли в черноте ночи метрах в тридцати за коленчато-голыми стволами кокосовых пальм.

Для меня тропический ливень в диковинку, и я смотрю на него во все глаза. А хозяева зовут между тем в глубину дома к столу, уставленному местными яствами, среди которых особенно поражают маслянистые ломтики жареных ананасов, густо посыпанные черным перцем.

Под узорчатыми решетками высоких потолков гостиной и переходов в другие комнаты бесшумно работают вентиляторы – похоже, будто подвесили за тонкие голенастые ноги несколько больших птиц и, обессиленные до изнеможения, медленно кружась, они перемешивают широко раскинутыми серебристыми крыльями густой, жаркий воздух, пропитанный ароматами экзотических кушаний, подсиненный бледным, отработанным в легких дымом сигарет и яркими мазками пахучего сигарного дыма.

Хозяин поясняет, что все орнаментальные решетки в его доме выполнены из хлебного дерева, резьба старинная. Дому гораздо больше ста лет, и построен он на португальский манер. Хозяин понимает толк в домах – как-никак сначала он главный дизайнер города Коломбо, а уже потом крупнейший переводчик русской литературы. В его аскетически скромном, маленьком кабинетике тома «Войны и мира», «Тихого Дона», «Братьев Карамазовых», тома поменьше – «Анны Карениной», «Преступления и наказания», «Воскресения», «Мертвых душ», «Поднятой целины», сборников рассказов и повестей Чехова, Бунина, Горького. И все это перевел на сингальский язык он один – в сущности, еще нестарый человек, пятидесятилетний Серил Перейра.

Разговор за столом сам собой переходит к обсуждению деталей предстоящего нам общего дела – открытия по обоюдному решению Союза писателей СССР и Фронта народных писателей Шри-Ланки клуба и музея Антона Павловича Чехова в память о пребывании классика русской и мировой литературы в Коломбо.

Дождь все шумит за стеной. Вентиляторы без толку гоняют под узорчатыми потолками сырой, дымный, горячий воздух. Местные люди не нуждаются в кондиционерах, а я то и дело вытираю со лба пот.

– Мне душно! Дайте мне атмосферы! – лукаво стрельнув в мою сторону черными молодыми глазами, бросает реплику из чеховской «Свадьбы» миловидная дама средних лет, искусно завернутая в золотисто-цветное сари.

Все за столом хохочут. Всем все понятно. Оказывается, многие из собравшихся еще в свои школьные или студенческие годы играли на любительских спектаклях и «Свадьбу», и «Медведя», и «Чайку», и «Вишневый сад». Всем все понятно. Так что о нашем разговоре в застолье никак уж не скажешь репликой другой героини из той же «Свадьбы»:

«Они хочут свою образованность показать и всегда говорят о непонятном».

Шелестящая стена ливня рушится в единый миг вся до последней капли. Неслышные прежде посторонние звуки долетают в гостиную, и впереди других – округлые, сочные звуки хорошего рояля: на соседней вилле по-девичьи старательно играют Чайковского. «Осенняя песня» живо напоминает о Москве, о мелком, холодном дождичке на ревущем Садовом кольце. Перед глазами мелькает знаменитый «дом-комод» – прилепленный домик красного цвета на Садово-Кудринской, ныне всем известный музей. Уютный домик, где бывал Чайковский, где в музыкальной семье Чеховых так много и с такой любовью исполняли его произведения (особенно брат Николай), где накануне отъезда на Сахалин молодой Антон Павлович написал на первой странице рукописи готовой к печати книги «Хмурые люди»: «Посвящается Петру Ильичу Чайковскому».