Варя. Ах, не говори! Варенье это противное… пачкайся с ним. Да и отец не пускает! Ходит, ворчит: «Сиди дома»… Жди жениха. А жених пропал, пятый день не является. Только и твердит мой батя: «Все это ваше фырканье, сударыня!» Уж я притихла, молчу.
Марья Петровна. А мы как скучали по тебе.
Варя. Кто «мы»?
Марья Петровна. Будто не знаешь!
Варя. Он?.. твой?
Марья Петровна. Кому же больше!.. Только и разговору: «Как она мила, как она мне нравится». Он просто влюблен в тебя без ума.
Варя
Марья Петровна. Что с тобой?
Варя
Марья Петровна. Да о чем ты вздыхаешь?
Варя. Решится… сегодня решится.
Марья Петровна. Что решится?
Варя. Так или так… судьба моя решится, Маруся.
Марья Петровна. Что ты задумала?
Варя. Тогда узнаешь.
Марья Петровна. «Судьба решится» — ведь это страшно, ты такая сумасшедшая.
Варя. Ты очень умна! Сама виновата, а меня же сумасшедшей называешь.
Марья Петровна. Варя, я виновата? Да в чем, в чем? Как! Неужели ты?
Варя. Да что ж я — рыба, что ли! Эх! Ну, пропадать, так пропадать.
Марья Петровна. Ах, Варя, Варя! Я не думала, не ожидала…
Варя. Да не бойся, ничего страшного не будет. Погоди, сюда идут.
Вершинский. Хороша ваша интеллигенция! Это не съезд, не дебаты цивилизованных людей: это мирская сходка у кабака.
Ашметьев
Варя
Мальков. Боюсь, — засудит.
Зубарев. А какое равнодушие-то-с к общественным делам, Виктор Васильич, — помилуйте! Им хоть трава не расти! Да вот вам, недалеко ходить, вот соседи наши: Михайло Тарасыч и Дмитрий Андреич! Ни в какую их службу не запряжешь. Вот Михайло Тарасыч, ученый человек-с, математик, астрономией занимается, третье трехлетие в почетные мировые судьи выбираем, — отказывается.
Боев. Не могу против принципа. У меня принцип — не осуждать никого. Вершинский
Боев. А как бы вы думали! Да и притом я очень жалостлив. Ну, представьте меня, красну-девку, судьей! Вызывается Глеб Архипов. — Вы Глеб Архипов? — Мы. — Украли вы топор у Егора Афанасьева? — Точно, батюшка, ваше высокоблагородие, Михайло Тарасыч, я его… топор этот взял. Как перед богом, так и перед тобой — все одно. Что уж, ежели… — И заложили в кабаке? — И заложили. — Как же вы это сделали? — Вот что, батюшка, ваше высокоблагородие, господин прокурон! Накануне-то мы праздновали, моленье, значит, у нас; ну, обыкновенно, очнулись на другой день; ну, она, душа-то, и горит…
Зубарев. У тебя все шутки, Михайло Тарасыч; а нам не до шуток. Вот тоже Дмитрий Андреич, человек образованный, и химию знает, а в гласные не хочет.
Мальков. Да не у чего гласным-то быть.
Вершинский. Как не у чего? Такие важные вопросы.
Мальков. Вопросы-то важные, да денег нет.
Зубарев. Вот Михайло Тарасыч и гласный, да что от него проку, коли он на земские собрания не ездит.
Боев. Ишь, чего захотели! Деньги вам плати по окладным листам да еще на собрания езди. Я не гласный, а согласный! Ведь я плачу деньги, — не спорю с вами, не отказываюсь, кушайте на здоровье! Чего ж вам еще? Вам хочется, чтоб я сам приехал рассуждать с вами, под каким соусом их приготовлять: под соусом ли народного образования, или здравия, или путей сообщения. Да вот кстати — о путях сообщения! Вы дайте прежде возможность приезжать к вам, да потом уж и приглашайте. Вот мы сейчас к вам ехали, так на Берендеевском мосту чуть было жисти своей не решились…
Зубарев. Да ведь и тарантас у тебя! Наполовину его уменьшить, так и то пятерых усадишь.
Боев. И ты тоже в реформаторы лезешь, тарантасы преобразовывать задумал? Нет, уж останься лучше исполнителем при заготовке лесных матерьялов да с подрядчиками — оно теплее.
Зубарев. Вон он какой, вон он какой зловредный!
Боев. Нет, уж вы или дороги почините, или сделайте мне на земский счет такой тарантас, в котором бы можно было ездить по вашим дорогам. Да вот кстати об лесных-то матерьялах…
Ашметьев. Благодарю вас.
Боев. Мне, красной девке, словесной благодарности мало.
Ашметьев. Что же вам?
Боев. Магарыч.
Ашметьев. Какого рода?
Боев. Завтрак хороший.
Ашметьев. С удовольствием.
Мальков. Что бы вам, Александр Львович, ту рощу продать, которая за парком.