Перечитывая твои письма и статьи, меня берет охота спорить. Говоря об романтизме, ты где-то пишешь, что даже стихи со времени революции носят новый образ, — и упоминаешь об Андре Шенье. Никто более меня не уважает, не любит этого поэта, но он истинный грек, из классиков классик. C’est un imitateur savant et inspiré [438]
. От него так и пышет Феокритом и Анфологиею. Он освобожден от итальянских concetti [439] и от французских антиthèses [440], но романтизма в нем нет еще ни капли. Парни — древний Millevoye [441] ни то ни се, но хорош только в мелочах элегических. Первые думы Ламартина в своем роде едва ли не лучше «Дум» Рылеева, последние прочел я недавно и еще не опомнился — так он вдруг вырос. La Vigne [442] школьник Вольтера — и бьется в старых сетях Аристотеля — романтизма нет еще во Франции. А он-то и возродит умершую поэзию — помни мое слово — первый поэтический гений в отечестве Буало ударится в такую бешеную свободу, что что́ твои немцы. Покамест во Франции поэтов менее, чем у нас. О Дмитриеве спорить с тобою не стану, хоть все его басни не стоят одной хорошей басни Крыловой, все его сатиры — одного из твоих посланий, а всё прочее первого стихотворения Жуковского. Ермак такая дрянь, что мочи нет, сказки писаны в дурном роде, холодны и растянуты — по мне, Дмитриев нижеНелединского и стократ ниже стихотворца Карамзина — любопытно видеть его жизнь не для него, а для тебя.Хорош poète de notre civilisation [443]
! Хороша и наша civilisation [444]! Грустно мне видеть, что все у нас клонится бог знает куда — ты один бы мог прикрикнуть налево и направо, порастрясти старые репутации, приструнить новые и показать нам путь истины, а ты покровительствуешь старому вралю, не- нами, — и, что всего хуже, бросил поэзию, — этого я переварить не в силах.93. ИЗ ПИСЬМА. В. А. ЖУКОВСКОМУ
31 октября 1824 г.
Вспыльчивость отца и раздражительность его мешали мне с ним откровенно изъясниться. Он плакал; жалея его, не желая видеть его слезы, я решился молчать… Ежели объявят правительству, что я поднял руку на отца, посуди, как там обрадуются. Мать согласна была с отцом, теперь она говорит: да он осмелился, говоря с отцом, непристойно размахивать руками — дело — да он убил его словами — это calembour [445]
и только. Мать меня обняла, говоря: que deviendrais-je, si tu es à la forteresse [446]. Я показывал им письмо мое к тебе. Отец говорит: экой дурак, в чем оправдывается? Да он бы еще меня прибил… зачем же было обвинять в злодействе несбыточном? — шутка пахнет палачом и каторгой. Стыжусь, что доселе не имею духа исполнить пророческую весть, которая разнеслась недавно обо мне, и еще не застрелился. Глупо час от часу далее вязнуть в жизненной грязи.149. ИЗ ПИСЬМА Н. Н. РАЕВСКОМУ-СЫНУ
Вторая половина июля (после 19) 1825 г.
La vraisemblance de situation et la vérité du dialogue — voilà la véritable règle de la tragédie. Shakespeare a saisi les passions; Goëthe le coutume… Chaque homme aime, hait, s’attriste, se réjouit — mais chacun à sa manière — et là-dessus lisez Shakespeare… Voyez le Haineux de Byron
263. ИЗ ПИСЬМА П. А. ВЯЗЕМСКОМУ
1 сентября 1828 г.
Алексей Полторацкий сболтнул в Твери, что я шпион, получаю за то 2500 в месяц (которые очень бы мне пригодились благодаря крепсу), и ко мне уже являются троюродные братцы за местами и за милостями царскими.
544. ИЗ ПИСЬМА А. Х. БЕНКЕНДОРФУ
6 декабря 1833 г.
Я оставил вымысел и написал «Историю Пугачевщины»… Не знаю, можно ли мне будет ее напечатать, по крайней мере я по совести исполнил долг историка: изыскивал истину с усердием и излагал ее без криводушия, не стараясь льстить ни силе, ни модному образу мыслей.
682. Н. Г. РЕПНИНУ
5 февраля 1836 г.
On dit que M-r le Prince Repnine s’est permis des propos outrageants. La personne offensée prie M-r le Prince Repnine de vouloir bien rester neutre dans une affaire qui ne le concerne nullement. Cette démarche est dictée non par un sentiment de crainte ou même de prudence, mais uniquement par l’affectation et l’intérêt que la personne offensée porte à M-r le Prince Repnine — pour des motifs à elle connus. {184}
738. П. Я. ЧААДАЕВУ
19 октября 1836 г.
Pierre le Grand dompta la noblesse en publiant la