Том 10. Преображение России

— Знаем мы, как ты «только знакомишься»! Будешь потом пропадать в этом своем госпитале и мои блузки туда ей таскать.

Ливенцев смотрел, ничего не понимая. Он думал даже, что Гусликов нарочно хочет показать ему своих дочерей, как невест. Вот — младшая, Яшка, лет девятнадцати, с нежными щечками и скромными взорами, она же и рукодельница, и может при случае сама кроить и шить чепчики твоим будущим младенцам. А эта, Фомка — постарше, побойчее; она, конечно, не так нежна, как Яшка, и не настолько миловидна, хотя тоже очень недурна собой, но зато с нею уж не пропадешь; эта ни тебя самого, ни всего своего семейства в обиду не даст, и сама строгих правил, на нее уж можно надеяться! Только бы сам ты не завел каких-нибудь амуров на стороне, а заведешь — берегись: такая тебе не спустит!

Глазки у Фомки были карие, огневые, у Яшки — голубовато-зеленые, — впрочем, так казалось при лампе; и на плечах у Яшки накинута была мантилька, у Фомки — теплая, из козьего пуха, серая косынка: в комнате было прохладно.

Не успел еще Ливенцев придумать, что бы такое сказать этим двум девицам, как Гусликов уже тащил его к себе в кабинет:

— Пойдемте, покажу вам, какое я себе освещение сам сделал. Сухие элементы, и вот… Ма-а-ленький, правда, свет, а все-таки электрический!

Завел Ливенцева в какой-то темный закоулок, пошарил по стене, и вдруг загорелся действительно ма-а-ленький розовый фонарик, при котором все-таки можно было найти койку у стены, сесть на нее, раздеться и лечь спать, а вставши, кое-как можно было одеться; больше при таком фонарике ничего нельзя было делать.

Но чтобы сказать Гусликову что-нибудь приятное, Ливенцев говорил, подбирая с усилием слова:

— Да, у вас, конечно, были практические наклонности в молодости, и вам бы надо пойти по технической части…

— Женился я рано, вот что! Я только что окончил юнкерское, тут же и женился. Пошел в фотографию сниматься, смотрю — ретуширует там один тип карточку, — прелесть девица! Объедение!.. Я сейчас: «Кто такая? Здешняя? Познакомьте!..» Ну, меня на другой же день познакомили, а на третий я — бух! — предложение сделал. Видите ли, очень много совпадений у нас оказалось: первое — родились в один день, двадцать четвертого сентября, потом отцы оказались тоже одних лет, затем — службу начали и мой и ее отец в одном полку, потом… мать свою я спросил, как ее имя, и что же вы думаете? Я загадал, когда спрашивал: если угадает с первого раза, значит женюсь. А мать мне и говорит: «Анюта!» Никакого ведь понятия о ней раньше не имела!.. Даже еще я одно пропустил: выигрышные билеты, какие на нее и на меня были положены, оказались, представьте вы себе, одной и той же серии!.. Ясно, что тут уж думать много нечего было… Да ведь что еще, совпадение какое было: я жил в доме двадцать три по одной улице, а она — в доме двадцать три по другой улице!

Ливенцев согласился, что этого всего вполне было достаточно, чтобы сочетаться браком, но спросил все-таки:

— Она где же сейчас? Ее нету дома?

— Ее уж и на свете нет, а дома нет это моей второй жены. Я женился на ней всего только года два назад, в Ахалцыхе… Яшка! — крикнул он в гостиную. — Мать куда ушла?

— В магазины куда-то… Я почем знаю, куда! — недовольно ответила Яшка.

— Ничего, она скоро придет, и я вас с нею познакомлю, — успокоил Ливенцева Гусликов. — Это я, знаете ли, на Кавказе был по какому случаю? Представительство взял у фирмы велосипедной Герике и вояжерствовал по всему Кавказу на велосипеде. Это после смерти жены… первой жены… Все-таки мы с нею больше двадцати лет прожили, так что, с одной стороны, тоска меня гнала, а с другой — понимаете, что это значит возрастный ценз? Куда ни ткнешься просить должности, — это когда попросили из полка в отставку, — куда ни сунешься, везде вопрос: «Сорок лет имеете уж?» — «Больше имею», — говоришь. «Ну, таких старых нам не надо!» И ступай. Так что я за фирму Герике и за велосипед, какой от нее получил, зубами схватился! И ничего, я все-таки года два от велосипедов ел хлеб, и семья моя тоже. Вот тогда в Ахалцыхе и с теперешней женой познакомился… А в Адлере тюльпанное дерево видел, большая редкость! Таких только два и есть на всем земном шаре, другое в Алжире где-то… Только наше — это мужского рода, а в Алжире дерево — то женского рода. Бывает же такое несчастье, чтобы мужское от женского на таком расстоянии! Ведь Алжир — это где? В Африке, кажется?.. В Африке? Ну вот! А Адлер в России. Вот и извольте теперь… через целый океан или там в этом роде!

Пожалев тюльпанные деревья, Гусликов вполголоса пообещал все-таки познакомить Ливенцева с тою сестрою из госпиталя, которую он называл «симпомпончиком», а кроме того, у него оказалась еще хорошая знакомая, вдова жандармского ротмистра, с которою тоже, по его мнению, было бы невредно познакомиться Ливенцеву, потому что хотя он и математик, «но, знаете ли, нынче математика, завтра математика, так и жизнь пройдет, — что же это такое за абсурд и чепуха с маслом?..»