Том 10. Преображение России

И вот еще была какая странность, подмеченная Ливенцевым в лунные тихие вечера на Приморском бульваре: о том, что волновало весь мир, о том, что потрясало весь мир, о том, что преображало весь мир, — о чудовищной войне не говорил тут ничего никто.

Пернатый по случаю теплой погоды надел шинель внакидку; так, окруженный женой, свояченицей да еще маленькой, лет четырех девочкой, дочкой жены не то от капитана Бородина, не то от кого другого, — он имел совсем домашний, отставной вид.

— Вот моя Анастасия Георгиевна, — очень тщательно выговорил он, знакомя Ливенцева. — А это Галочка, ее сестрица.

Сестры были мало похожи друг на друга; Анастасия усвоила уже себе кое-какие городские манеры, была повыше сестры, несколько пригляднее, а главное, нервнее: на все морщилась, ахала, вздергивала плечи. Галочка держалась по-деревенски — корпусом вперед, ходила носками внутрь и лицо имела свежее, деревенское, но лишенное способности как-нибудь менять выражение.

Неизвестно, из каких именно побуждений Пернатый, после нескольких слов, сказанных из приличия, вдруг заторопился куда-то идти по делу и действительно ушел, оставив Ливенцева на произвол Анастасии Георгиевны.

И та сказала ему:

— Ах, как здесь солнце пекет! Так даже загореть можно, очень нужно тоже!.. Пойдемте, в тень сядем.

Сели в тени на зеленой скамейке, но оказалось, что тут холодно, ветер дует, — нужно было вскочить и вознегодовать на ветер:

— Ах, какой противный! Можно простудить горло… Пойдемте, лучше на солнце сядем.

Уселись на солнечной стороне — не понравился костюм проходившей мимо под руку с лейтенантом молодой дамы.

— Ах, мерзость какая! Видали, какая юбка с вырезом сбоку?.. Это чтобы ножку свою дивную показать!

Но через минуту она уже тянула Ливенцева посмотреть эту юбку с вырезом сбоку поближе, чтобы заметить фасон, и говорила:

— Я себе тоже могу заказать такую… Это только при красивой ноге можно такие юбки носить, а у меня тоже ведь красивая нога.

Чтобы чем-нибудь занять Галочку и дочку, она сорвала им по цветочку желтофиоли, только что высаженной в клумбы, и маленькая сейчас же старательно начала обрывать желтые пахучие лепестки, а Галочка нюхала-нюхала цветок да как-то нечаянно охватила его налитыми красными губами и уж, видимо, не могла придумать, что можно с ним еще сделать, а старшая сестра показывала пальцем на нее Ливенцеву.

— Вот! Посмотрите на дуру! Цветок жует… Ведь она еще месяц назад кнутиком волов погоняла: «Цоб-цобе!» А тут волов как раз и нету, вот она и не знает, что ей делать…

Галочка улыбалась смущенно, а кривоногая девочка в красной шапочке и зеленом костюмчике то копалась в желтом песочке на дорожке, то подбегала к матери с отсыревшим носиком.

— Ах, как я тебя ненавижу! — говорила ей мать.

— Нет, любис, — отзывалась девочка.

— И нос какой-то длинный! Ф-фу!.. Найди где-нибудь пилу, я тебе его подпилю… До чего же я тебя ненавижу!

— Ну-у? — недоверчиво тянула черноглазая девочка. — Любис?

— Ах, если б у меня был мальчик!

— Вам, значит, больше нравятся мальчики? — спрашивал, чтобы не сидеть молча, Ливенцев.

— Ну, конечно! Мальчика всегда можно хорошо одеть, а вы посмотрите на девчонок, как они все паршиво одеты!

— В таком случае вам и женщины не нравятся?

— Ну, конечно! Я так жалею, что я — женщина!

— Пожалуй, будь вы мужчина, из вас вышел бы недурной подпоручик, — сказал Ливенцев.

— О-о! Еще бы!.. И я бы так командовала всеми: «Эй, вы там! Смирно, вы там, у меня!..»

— Гм… Так никто не командует.

— Мало ли что — никто! А я бы стала так.

— Да таких и команд нет.

— Мало ли что!.. Ну, Галочка, — что же ты сидишь и все молчишь? Ты бы что-нибудь говорила! Ты думаешь, не скучно с тобой так вот сидеть?

— Очень скучно! — искренне согласился Ливенцев.

— Вот! Вот видишь, что говорят мужчины… Скучно с тобой очень!.. Ну, пойди хоть с Ленькой погулять по дорожкам.

Галочка, все так же улыбаясь виновато-смущенно, безмолвно поднялась, вздохнула и пошла к девочке, а Анастасия Георгиевна, подождав немного, когда они завернут за угол дорожки, очень общительно схватила вдруг за локоть Ливенцева, приблизила к нему узкое, несколько долгоносое лицо и заговорила придушенно:

— Ах, он мне опротивел очень! Ведь он меня за триста рублей купил… Положил на мое имя месячное жалованье в кассу и книжку мне принес.

Ливенцев догадался, конечно, что она говорит о Пернатом, но ничего не нашелся сказать ей, а она продолжала:

— Ну, я ему зато такие вот наставляю! — и раздвинула, как могла шире, указательный и средний пальцы на правой руке.

Не зная, как отнестись к такой неожиданной откровенности, Ливенцев сказал: «Гм…» и, поглядев прямо перед собою, удивленно увидел между безлистых хотя, но очень густо сплетенных веток плакучего ясеня подполковника Пернатого: он приставил руку к левому уху, и очень пристально глядели на них обоих его побелевшие от усилий глаза.

— Оказалось, ваш муж на вас смотрит, — тихо сказал ей Ливенцев.

— Ну-у?! Где? Что вы такое говорите!

Однако она тут же отшатнулась от него и стала смотреть по сторонам.