Том 10. Преображение России

Увидев, что он открыт, Пернатый вышел как ни в чем не бывало и, улыбаясь неверно, заговорил, как всегда декламируя с чувством:

— Дети мои! Представьте, что это не я совсем, а только тень моя явилась взглянуть, что вы тут без меня делаете вдвоем.

На Анастасии Георгиевне была темно-синяя шапочка с раструбами, наподобие конфедератки; она лихо сдвинула ее назад и покачала головой вызывающе:

— По-ду-ма-ешь, что мы тут можем делать вдвоем! Что теперь — ночь, что ли? У тебя все только одни ревности ко всем, без ревности ты не можешь!

— Ну, тише, тише, что ты! Нельзя же так в публичном месте! — испугался Пернатый.

Ливенцев счел за лучшее откланяться и уйти.

Но, выходя из ворот бульвара, он почти натолкнулся на спешащего и ничего не способного замечать кругом Полетику. Однако, когда Ливенцев сказал обычное: «Здравия желаю!», Полетика вскинул на него какие-то отсутствующие глаза и остановился.

— Что с вами? — спросил Ливенцев, так как полковник только смотрел на него, не говоря ни слова, и голубые глаза его потухли и запали.

— Да вот… не спал две ночи… Дочь привезли ко мне, чтобы в этот, как его, черт!.. Ну, вы, должно быть, знаете, — вы все знаете… ну, этот… курорт какой-то тут есть в Крыму… Ну, черт с ним!.. Понимаете, была такая здоровая — вы бы с ней поборолись… А теперь — лежит… Что же это такое?.. Жена моя тоже приехала… Сорок градусов ежедневно…

— И жена больна тоже?

— Да нет, какое больна! Разве я вам сказал — больна? Сорок ежедневно — это по утрам, а к вечеру тридцать восемь… К доктору я теперь к этому… на Большой Морской он… Дурасов, кажется, а?.. Или Дубасов?.. Или это генерал какой-то был Дубасов?.. Так вот… что я такое говорил?

— Насчет дочери вы говорили.

— Да, вот… Впрыскивания уж начали делать… этой, как ее… ну, вот она еще такая вонючая…

— Камфоры, что ли?

— Камфоры, да…

— Неужели так уж серьезно?

— Сухой плеврит был… Говорят, с него началось… И вот теперь… Как же так, а?.. А там дорого, на этом курорте, не знаете?

— Смотря где и как…

— Сто восемьдесят в месяц, вы сказали?

— Нет, я ничего не говорил.

— Да нет, это не вы… Это мне брат писал… Это на кумысе там, в Самаре, на кумысе… А она говорит, дочь, чтобы миропомазание. Она у меня религиозна… А что же оно, это самое… помазание может помочь? Ведь это — не лекарство же в самом деле, а только так… вера одна… Я пригласил, конечно, что же… Пусть делают… А все-таки я хочу еще к Дурылину… Как же так? Неужели средств никаких нет?.. Ну вот, вы все знаете…

Полетика смотрел на Ливенцева по-детски, с какою-то надеждой и ожиданием, и полная растерянность его совершенно смутила прапорщика.

— Нет, что же я знаю… — забормотал он. — Вам, конечно, надо к хорошему врачу по легочным болезням.

— Вот, иду же! Ведь я иду же вот! — визгливо как-то, точно бранился с женой, выкрикнул Полетика и пошел, чуть подбросив к фуражке руку.

А в вечерней телеграмме, которую купил Ливенцев, идя домой, смутно, но довольно зловеще говорилось о каких-то двух полках двадцатого корпуса, которые пробились в Августовских лесах сквозь обошедшие корпус германские войска и присоединились к десятой армии, отступающей на «заранее заготовленные позиции». Этим давалось понять, конечно, что двадцатый корпус или истреблен, или взят целиком в плен, а между тем именно в него, в этот корпус, входил Бахчисарайский полк — тот самый, который занимал до их дружины казармы Белостокского полка.

И Ливенцев отчетливо припомнил того штабс-капитана, который гонял роту во время обеда по двору казармы, чтобы добиться от нее «шага». Взят ли он в плен, ранен ли, или убит немцами, или в ночном сражении убили его свои? И уцелел ли кто-нибудь теперь из людей его роты, распустить которых на обед он просил когда-то генерала Михайлова?

Еще он припомнил, что в том же Бахчисарайском полку он видел двух знакомых со времен японской войны прапорщиков — Серафимова, которого согласился он заменить когда-то в роте капитана Абрамова, и Швана, который заместил его самого в роте, назначенной на «усмирение» в Мелитополь.

Огромная страна выкинула куда-то в пространство и их, к которым не подошел он даже, встретив их мельком на улице, и вот теперь неизвестно, что случилось с ними в каких-то Августовских лесах или где-нибудь раньше…

Списки убитых и раненных в боях офицеров, хотя и урезанные конечно, весьма неполные, только намеки на действительные потери в командном составе, еще печатаются иногда в газетах, а миллионы погибших солдат — они безвестны. И, может быть, только через год, через два узнает какая-нибудь Федосья Кокунько из деревни Звенячки, что муж ее убит или умер от ран или сыпного тифа, но где именно умер — этого она не узнает никогда, да едва ли будет ей это и нужно.

Но этот день оказался днем встреч: еще и адъютанта Татаринова встретил Ливенцев в нескольких шагах от дома Думитраки.

По обыкновению кругло улыбаясь, тот передал ему тщательно сложенную бумажку:

— Вот прочитайте на сон грядущий.

— Что такое? Приглашение на тактические занятия?

— Нет, нет, успокойтесь! Это — последний след вашего врага… Несколько дней храню специально для вас.