Том 10: Стихотворения; Исторические миниатюры; Публицистика; Кристина Хофленер: Роман из литературного наследия

2-й студент. Мы благодарны за то, что вы приняли нас, благодарны за вашу откровенность. Я никогда, верно, не встречусь с вами больше — так разрешите мне, маленькому, неизвестному человеку, сказать на прощание откровенные слова. Вы заблуждаетесь, Лев Николаевич, думая, что отношения между людьми могут улучшиться сами через любовь, может быть, это и справедливо для богатых. Но голодающие с детства, всю жизнь томящиеся под властью своих господ, устали ждать, пока с христианского неба снизойдет на них эта самая братская любовь, они более верят своим кулакам. И на пороге вашей смерти скажу вам, Лев Николаевич, так: мир еще захлебнется в крови, не только господа, но и дети их также будут перебиты, разорваны на куски для того, чтобы и от них земля не могла более ожидать зла. Пусть вас минет судьба увидеть своими глазами плоды вашего заблуждения, я желаю вам это от всего сердца. Пусть Бог ниспошлет вам спокойную смерть!

Толстой отшатывается, он испуган резкостью пылкого юноши. Затем берет себя в руки, подходит к нему и говорит очень спокойно.

Толстой. Благодарю вас, особенно за ваши последние слова. Вы пожелали мне то, о чем я вот уже тридцать лет с тоской грежу — смерть в мире с Богом и всеми людьми. (Оба студента кланяются и уходят; Толстой долго смотрит им вслед, затем начинает возбужденно ходить взад и вперед, говорит восторженно секретарю.) Что за удивительные юноши, как смелы, как горды и сильны эти молодые люди России! Как великолепна эта верящая, пылкая молодость! Такими я знал их под Севастополем, шестьдесят лет назад; именно с таким свободным и дерзким взором шли они на смерть, на любое опасное дело — упрямо готовые с улыбкой умереть за какой-нибудь пустяк, отдать свою жизнь, юную, удивительную жизнь за полый орех, за пустые слова, за ложную идею, из одной лишь увлеченности. Удивительна эта вечная русская юность! И служит она ненависти и убийству, как святому делу, со всем жаром своим, всеми своими силами! И все же они сделали мне добро, эти юноши, они действительно правы, мне надо наконец собраться с духом, освободиться от слабости, стать хозяином своего слова! В двух шагах от могилы, а все медлю! Действительно, истине можно учиться только у юности, только у юности!

Дверь распахивается, в комнату, подобно резкому сквозняку, врывается возбужденная, раздраженная графиня. Движения ее неуверенные, глаза беспокойно перебегают с предмета на предмет. Чувствуется, что, говоря, она думает о другом и снедает ее какое-то внутреннее беспокойство. Она намеренно смотрит мимо секретаря, он для нее — пустое место, и говорит, обращаясь только к мужу. За ней быстро входит С а ш а, ее дочь, создается впечатление, что следует она за матерью, оберегая ее.

Графиня. Бил гонг к обеду, вот уж полчаса внизу ждет редактор «Daily Telegraph» по поводу твоей статьи против смертной казни, а ты заставляешь его ждать из-за этих студентов. Что за бестактный, бесцеремонный народ! Внизу, когда слуга спросил их, приглашал ли их к себе граф, один ответил: «Нет, нас никакой граф не приглашал, Лев Толстой пригласил нас». И ты разговариваешь с такими самонадеянными молокососами, с мальчишками, которые хотят такой же неразберихи в мире, что в их головах! (Беспокойно осматривает комнату.) Какой здесь беспорядок, книги на полу, пыль кругом, действительно стыдно, если войдет порядочный человек. (Подходит к креслу, трогает его.) Совершенно порвана клеенка, просто срам, нет, невозможно смотреть на это. К счастью, завтра здесь будет обойщик из Тулы, он сразу займется этим креслом. (Никто ей не отвечает, она беспокойно осматривается.) Пойдем, пожалуйста! Нельзя так долго заставлять его ждать.

Толстой. (бледный, очень взволнованно). Я сейчас приду, мне тут надо... кое-что сделать... Саша поможет мне. Займи, пожалуйста, гостя, извинись за меня перед ним, я очень скоро приду.

Графиня уходит, окинув комнату подозрительным взглядом. Едва она выходит, Толстой бросается к двери и быстро закрывает ее на ключ.