Том 10. Жизнь и приключения Мартина Чезлвита. Главы I-XXVI

Тут генерал, который, казалось, готов был упасть в обморок при мысли о чтении чего-либо, не относящегося ни к торговле, ни к политике и не напечатанного в газете, осведомился, "не пожелает ли кто-нибудь из джентльменов выпить?" Большинство джентльменов сочли эту мысль весьма здравой и своевременной и не спеша отправились один за другим в бар по соседству. Оттуда они, вероятно, пойдут в свои лавки и конторы, а оттуда опять в бар, чтобы еще раз — поговорить о долларах и просветить свой ум чтением и обсуждением забористых статеек; а потом каждый отправится к себе домой и завалится на боковую.

"По-видимому, это единственное развлечение, которому они предаются сообща", — заключил Мартин, следуя течению собственных мыслей. И тут он опять принялся размышлять о долларах, демагогах и барах, гадая про себя: так ли заняты люди этого сорта, как говорят, или они просто не любят общественных и семейных развлечений?

Решить этот вопрос было нелегко; но уже одно то, что нее виденное и слышанное им до сих пор неизменно наводило его на эту мысль, было мало утешительно. Мартин сел за опустевший стол и, все больше и больше приходя в уныние при мысли о трудностях и превратностях своей судьбы, тяжело вздохнул.

За обеденным столом вместе, с ними сидел темноглазый загорелый человек средних лет, который обратил на себя внимание Мартина необыкновенно привлекательным и честным выражением лица; однако Мартину не удалось ничего узнать о нем от своих соседей, по-видимому считавших ниже своего достоинства замечать его. Он не принимал никакого участия в разговорах у печки и не ушел вместе с другими; теперь же, услышав, как Мартин вздохнул в третий и в четвертый раз, прервал его мысли каким-то случайным замечанием, словно желал, не напрашиваясь на внимание, рассеять его приятным разговором. Мотивы его поведения были настолько ясны и выражены настолько деликатно, что Мартин действительно был ему благодарен и постарался это высказать в своем ответе.

— Я не стану спрашивать, — сказал этот джентльмен, приветливо улыбаясь Мартину и подсаживаясь к нему поближе, — как вам понравилось мое отечество, ибо могу предвидеть, что вы мне на это скажете. Но так как я американец и поэтому должен начать с вопроса, то спрошу вас, как вам понравился полковник?

— Вы так откровенны, — отвечал Мартин, — что я без всякого колебания отвечу вам: он мне совсем не понравился. Хотя надо сказать, что я ему обязан за любезность: он привел меня сюда и устроил — на довольно выгодных условиях, кстати говоря, — прибавил он, вспомнив, что полковник шепнул ему нечто в этом смысле перед уходом.

— Не так уже обязаны, — сухо сказал незнакомец. — Полковник, как мне говорили, частенько заглядывает на почтовые пароходы, собирая последние новости для своей газеты, и иногда приводит сюда новых постояльцев кажется, ради небольшого процента, который взимает за эту любезность и который хозяйка пансиона вычитает из его недельного счета. Вы не обиделись, надеюсь? — прибавил он, заметив, что Мартин покраснел.

— Дорогой сэр, — возразил Мартин, пожимая ему руку, — возможно ли это? Сказать вам по правде, я…

— Да? — произнес джентльмен, садясь с ним рядом.

— Если уж пошло на откровенность, — сказал Мартин после минутного колебания, — я решительно не могу понять, почему этого полковника ни разу не побили?

— Да нет, били раза два, — спокойно заметил джентльмен. — Это один из тех людей, о которых наш Франклин[52] писал еще за десять лет до конца прошлого столетия, предвидя, что они навлекут на нас опасность и позор. Быть может, вам неизвестно, что Франклин в очень суровых выражениях высказал в печати мнение, что люди, оклеветанные такими личностями, как этот полковник, не находя достаточной поддержки ни у правосудия, ни со стороны справедливого и разумного общественного мнения, вправе исправлять такое зло крепкой дубиной.

— Я этого не знал, — сказал Мартин, — но очень рад узнать, и думаю, что это вполне достойно памяти Франклина, особенно потому, — тут он опять замялся.

— Продолжайте, — сказал его собеседник с улыбкой, словно догадываясь, чего не договаривает Мартин.

— Особенно потому, — продолжал Мартин, — что, как я теперь понимаю, даже и в его время требовалось большое мужество, чтобы писать независимо о каком-нибудь вопросе, не примыкая ни к одной из клик в этой свободной стране.

— Без сомнения, тогда нужно было мужество, — отвечал его новый знакомый, — А теперь, вы думаете, оно не нужно?

— Думаю, что нужно, и немалое, — сказал Мартин.