Том 11 (XVI век, сочинения Ивана Грозного и Андрея Курбского)

А что присылалъ еси гонца своего Петрушу толмача просити опасной грамоты на своихъ пословъ, и мы чаяли, что по прежнему, какъ преже того бывалъ вамъ миръ с намесники ноугородцкими[347] (а то велося изстари за неколкое сто летъ, ещо при князе Юрье,[348] да при посадникехъ ноугородцкихъ, а у васъ при Магнуше князе, которой приходилъ к Орешку[349]), и мы по тому и опасную грамоту послали по прежнимъ обычаемъ и миръ нашимъ вотчинамъ, Великому Новугороду и Лифлянской земле, с тобою учинити по прежнимъ обычаемъ пожаловати хотели есмя. И ты бискупа Павла прислалъ з бездельемъ гордостно, ино по тому так и не делалось. А что опасная грамота послана з бискупомъ Павломъ,[350] и ты о чомъ к намъ пословъ своихъ не прислалъ во все лето? А мы были в своей вотчине в Великомъ Новегороде, а ждали от тебя покоренья, а рати нашия нигде никоторыя не было, развее мужики порубежныя меж себя бранилися. А что в Финской земле оторвався от нашихъ от передовыхъ людей немногие люди да повоевали, и то учинилось по тому: в кою пору мы к тебе грамоту опасную послали на послы з бискупомъ с Павломъ, а те люди передъ нами ушли за далеко, и мы и послали ихъ ворочати, и наши посланники ихъ не сустигли, и они и повоевали.

А Вифлянские земли намъ не перестать доступать, докудова намъ ее Богъ дастъ. А лихорадство почалъ ты, какъ селъ еси на государьство. И пословъ нашихъ великихъ, боярина нашего и намесника смоленскаго Ивана Михайловича Воронцова, да дворетцкаго нашего можайского Василья Ивановича Наумова, да дьяка нашего Ивана Васильева сына Лапина, неповинно за посмехъ велелъ еси ограбити и безчествовати,[351] в одныхъ сорочкахъ поставили! А такихъ великихъ людей: отецъ того Ивана Михайло Семеновичъ Воронцовъ былъ от насъ намесникомъ на нашей отчине, на Великомъ Новегороде; а того из века не бывало, чтобы от нашия державы быти посломъ в Свейской земле; все хаживали послы от ноугороцкихъ намесниковъ! А на пословъ пеня положена напрасно, будто то ихъ пеня, что они по твою жену приехали, а они не сами приехали — послали ихъ, а послали ихъ по вашей же облышке, что сказали тебя в животе нетъ. А коли бы сказали, что ты живъ, ино было какъ твоей жены просити? И каждый то ведаетъ, что жена у мужа взяти нелзя. И тебе было пенять на своего брата Ирика да на его думцовъ, которые с нимъ то дело делали ложно. А послы наши, бояринъ нашъ и намесникъ смоленской Иванъ Михайловичъ Воронцовъ с товарыщи, за посмехъ страдали от твоего неразсуженья.

А то делалось темъ обычаемъ: первое после свадбы твоей вборзе учинилось ведомо, что братъ твой Ирикъ тебя поималъ, а после того учинилось ведомо, что тебя не стало. И мы, помешкавши года с полтора, послали есмя к брату твоему, Ирику королю, гонца своего Третьяка Ондреевича Пушечникова[352] проведати, ест ли ты или нетъ, и будетъ тебя в животе нетъ, а детей у тебя нетъ же, и братъ бы твой Ирикъ, похотя нашего жалованья, брата нашего короля полского и великого князя литовского Жигимонта Августа сестру Катерину к намъ прислалъ, а мы его за то пожалуемъ — от намесниковъ своей отчины, Великого Новагорода, отведемъ и учнемъ с нимъ сами ссылатися. А просили есмя брата своего сестры Катерины не иного чего для, толко взявъ ее, хотели отдать брату ее и своему Жигимонту Августу, Божиею милостию королю полскому и великому князю литовскому, а у него взяти за сестру его Катерину свою отчину, Лифлянскую землю, без крови, а не по тому, как безлепишники по своимъ безлепицамъ врали. А в томъ деле иного ничего нетъ опричь того, какъ есмя выше писали.