Впрочем, памятники в Англии повсюду, памятников сколько душа желает; памятник Карлу, памятник Эдуарду, памятник Вильгельму, памятники трем или четырем Георгам, из которых один был идиотом. Памятник Ричмонду в Гэнтли; памятник Непиру в Портсмуте; памятник Фазеру Мэтью в Корке; памятник Герберту Ингрэму уж не помню где. За то, что кто-то удачно провел пехотное ученье, ему ставят памятник; за то, что еще кто-то хорошо командовал маневрами конной гвардии, — памятник. Некто поддерживал прошлое, истратил все богатства Англии на то, чтобы оплачивать коалицию королей против 1789 года, против демократии, против просвещения, против движения человечества вперед, — скорее ставьте пьедестал — памятник г-ну Питту! Другой в течение двадцати лет сознательно боролся с истиной в надежде, что она будет побеждена; заметив в одно прекрасное утро, что она слишком живуча, что она сильнее его и ей, возможно, поручат составить кабинет, он тут же перешел на ее сторону, — ставьте еще один пьедестал — памятник г-ну Пилю! Повсюду, на всех улицах, на всех площадях, на каждом шагу, гигантские восклицательные знаки в виде колонн: колонна герцогу Йоркскому, — ее следовало бы сделать в виде вопросительного знака; колонна Нельсону, на которую показывает пальцем призрак Караччоло; колонна уже упомянутому Веллингтону; колонны ставят всем, стоит лишь в свое время немного погреметь саблей. На Гернсее, на берегу моря, на мысу, — высокая колонна, похожая на маяк, почти башня. Она обожжена молнией. Такой колонной был бы доволен Эсхил. В честь кого она поставлена? В честь генерала Дойля. Кто он такой, этот генерал Дойль? Это генерал. Чем он замечателен, этот генерал? Он прокладывал дороги. На свои средства? Нет, на средства населения. Колонну ему! Шекспиру — ничего, Мильтону — ничего, Ньютону — ничего, имя Байрона считается нецензурным. Вот до чего дошла Англия и ее славный и могучий народ.
И несмотря на то, что у этого народа есть такой просветитель и руководитель, как смелая британская пресса, более чем свободная — полновластная и которая в своих бесчисленных и превосходных газетах сразу освещает все вопросы, все же дело обстоит так; и нечего смеяться над этим ни Франции с ее памятником Негрие, ни Бельгии с ее памятником Беллиарду, ни Пруссии с ее памятником Блюхеру, ни Австрии, где, наверное, есть памятник Шварценбергу, ни России, где должен быть памятник Суворову. А если не Шварценбергу, так Виндишгрецу; если не Суворову, так Кутузову.
Если вы Паскевич или Елачич, — вам поставят памятник; если вы Ожеро или Бессьер — вам тоже памятник; будьте первым попавшимся, хотя бы Артуром Уэлсли, и вас изобразят в виде колосса, и леди посвятят вас вам самому, совершенно обнаженного, с надписью: Ахилл. Двадцатилетний молодой человек совершает героическое деяние: он женится на красивой девушке; в его честь воздвигают триумфальные арки, на него приходят глазеть из любопытства, его награждают самым высоким орденом, словно на следующий день после сражения; на площадях зажигают фейерверк; люди, у которых могли бы быть седые бороды, надевают парики и, почти коленопреклоненные, произносят приветственные речи; миллионы фунтов стерлингов выбрасываются на ветер в виде ракет и петард при рукоплесканиях толпы, одетой в лохмотья, которой завтра нечего будет есть; что до того, если во время этой свадьбы в Ланкашире свирепствует голод? Все приходят в экстаз, палят из пушек, звонят в колокола… «Rule, Britannia! God save!»
[165]Как, этот юноша так добр, что женится? Какая слава для нации! Все в восхищении; великий народ теряет голову; великий народ млеет от счастья; балкон, откуда можно видеть, как будет проезжать юноша, сдается за пятьсот гиней, люди собираются толпами, толкаются, бросаются к колесам его экипажа, в результате этих восторгов раздавлено семь женщин, их маленькие дети растоптаны толпой, сто человек, только слегка придушенных, отправлены в больницу, ликование неописуемо. Пока все это происходит в Лондоне, вместо прорытия Панамского канала начинается война, строительство Суэцкого канала, оказывается, зависит от какого-то Измаил-паши; акционерная компания предпринимает продажу иорданской воды по луидору за бутылку; изобретают стены, сопротивляющиеся любому ядру, а потом ядра, пробивающие любые стены; один выстрел из пушки Армстронга стоит тысячу двести франков; Византия созерцает Абдул-Азиса; Рим идет на исповедь; лягушки, разохотившись после журавля, требуют себе в правители цаплю; Греция после Оттона опять хочет короля; Мексика после Итурбиде опять хочет императора; Китай хочет двоих: повелителя Срединного государства, татарина, и Сына Неба (Тьен Ванга), китайца… О, земля — престол глупости!Слава Шекспира пришла в Англию извне. Можно было бы указать почти точно день и час, когда эта слава высадилась в Дувре.
Понадобилось триста лет, чтобы Англия вникла в смысл тех двух слов, которые весь мир кричит ей в самые уши: Вильям Шекспир.