Том 14. Звезда надзвездная

Поддувало, блудничный поставщик Анны Дементьевны, разузнав о Палагее, кто она такая, со страху, на глазах у всех, бросился в море. Схватились да ему спасательный круг в воду. Поддувало уцепился за круг и выплыл. Но ни за что не хотел выходить на берег, а плавал, как очумелый. Покричали, покричали, видят, ничем дурака не взять, да с силком его из воды, да с кругом вместе потащили к Антагору.

– Что велишь с ним делать? – спросил Антагор царевну. Посмотрела Палагея: жалкий, весь-то до ниточки измокший, какой-то слипшийся весь, жалко смотреть.

– Пусть идет себе!

А Поддувало от радости не знает, что и делать. Поддувало оказался хорошим фокусником и потехи ради, чтобы чем-нибудь угодить царевне, пустился на всякие фокусы и так зазвенел руками и ногами, что со смеху животы надорвали.

Свадьбу решено было играть в Тире: с Аполлоном и Палагеей поедет в Тир и Антагор. Всех счастливей в этот памятный день был Антагор, жених Палагеи.

И на следующий же день на изукрашенном корабле полным ходом поплыли –

Путь в Тир через Таре.

Благополучно достигнув Тарса, Аполлон с Палагеей, не извещая, прямо пошли в дом Черилы и Гайки.

Не ждал ни Черила, ни Гайка. Мечта их давно осуществилась: с палагеиным золотом пристроили они дочку, выдали свою Марсютку за богатого тарского вельможу и жили спокойно, благодаря Бога. Нет, и думать не думали они о таких гостях.

И когда увидели на пороге дома – Аполлон и Палагея, затряслись, обезъязычив.

– Мало вас казнить, мерзавцев! – кричал Аполлон.

А они стояли оба, старик да старуха, безъязычные, трясли головой.

– Да я бы вам, окаянным, ну, скажу только, засыпал бы вашу Марсютку золотом. Мерзавцы.

Тут вошел Гаврила сторож и в ноги:

– Прости, царевна, согрешил. Не погуби.

– Что с ними делать? – показал Аполлон на старика и старуху-

А на них смотреть жалко.

– Прости им!

И не тронул Аполлон стариков, а Гавриле дал шапку золота да корзину с гостинцами ребятишкам.

Как очумелый, бежал по берету Гаврила за кораблем.

– Кто ты?

– Кто?

– Я.

– Куда бежишь?

– Кто?

– Я.

И когда скрылся корабль, грохнулся Гаврила о песок и лежал очумелый, пока морской ветер не охладил его.

XI

Оттого ли что стояло ненастье, или от душевных волнений, перехватило у Аполлона горло, и весь он расхворался. Решено было остановиться в первом попутном городе.

И судьба привела в Ефес.

– Кто у вас самый первый доктор?

– Есть у нас сириец Агафон, самый первый, только его никак не дозовешься.

– Захворал тирский царь Аполлон.

– А! Это дело другое. К царям да вельможам кто не поедет!

Послали за доктором. И вправду не успел посланный на корабль вернуться, явился доктор.

Болезнь оказалась пустяковая, ничего опасного. Но будь и самой опасной, забыл бы Аполлон и самую лютую боль: от сирийца Агафона узнал Аполлон о царице Тахии.

Позвал Аполлон Палагею:

– Твоя мать нашлась, а вот кто ее спас!

И снова все рассказал Агафон о царице Тахии, помянул и учителя своего Ефиопа и только в одном не признался, что хотел жениться на царице.

Решено было сейчас же идти к Тахии.

– Вон на том холме часовня Скорбящей! – показал доктор и предложил подвезти.

Но они отказались.

– Я понесу ей серебряный венок, а ты зеленую ветку!

Палагея не могла слова сказать от радости: сейчас, вот сейчас, наконец-то, она увидит свою мать!

С большими дарами отпустил Аполлон доктора, а Палагея за мать поцеловала его, как звезды, сирийские глаза.

И они пошли: Аполлон за серебряным венком, Палагея за зеленой веткой.

Тахия сидела у часовни, бесчастная, переговаривала тихо с тихими птицами о счастье.

– Что такое, милые други, счастье на земле в сем горьком свете?

Птицы ей отвечали:

– Солнышко светит и светится море. Корму у нас, слава Богу, и все наши птицы сыты. Вот наше счастье. Только никогда так не скажешь: всегда с тобою тревога – вон облачко, гроза будет, вон летит коршун, в скрыти ли дети? И лишь потом, как начнешь вспоминать, тут и помянешь, тут и скажешь: какое это было счастливое время, какое у нас было счастье! Счастье всегда потом.

– То же и это, ведь счастье, други, когда начинаешь думать, как это станет, наконец, то, чего так хочешь.

– Верно. Верно! Счастье и потом, счастье и затем, счастье мечта и память. А сию минуту – тревога.

– А вы знаете, в чем мое счастье?

– Мы не знаем, – признались птицы: это наш брат и не знает, а скажет, а что пичужки, что зайцы, зверье, они никогда.

– Если бы настал такой день, такой час, такая минута и пришел бы сюда тирский царь Аполлон.

Птицы закричали: не то между собой, не то так, слов они не знали, какие сказать, про царя Аполлона они ничего не слыхали, а так ничего не ответить тоже нехорошо, вот и чирикали, словно жалели.

– А я часто думаю: не дождаться мне.

– Дождешься! – сказала какая-то птичка: она только, только что с моря, села у часовни.

– Вот мое счастье!

Тахия подняла глаза и остановилась, – не шелохнется.

– Дождешься, идут.

По зеленой тропке подымался Аполлон с серебряным венком, а с ним Палагея. И не узнала, не почуяла Тахия, что не жена, а дочь ее идет об руку с Аполлоном.

«Так вот оно как, а я-то ждала!»

И кольнуло ей в сердце – дышать нечем.