Том 15. Статьи о литературе и искусстве

Музыки, музыки прежде всего!
Ритм полюби в ней — но свой, непослушный,
Странно-живой и неясно-воздушный,
Все отряхнувший, что грубо, мертво!
В выборе слов будь разборчивым строго!
Даже изысканным будь иногда:
Лучшая песня — в оттенках всегда!
В ней, сквозь туманность, и тонкости много.

Музыки, музыки вечно и вновь!
Пусть будет стих твой — мечтой окрыленной,
Пусть он из сердца стремится, влюбленный,
К новому небу, где снова любовь!
Пусть, как удача, как смелая греза,
Вьется он вольно, шаля с ветерком,
С мятой душистой в венке полевом…
Все остальное — чернила и проза!

(Поль Верлен, Избранные стихотворения в переводах русских поэтов, СПб., 1911. Перев. И. Тхоржевского)>

Следующий же за этими двумя, считающийся самым значительным из молодых, поэт Малларме прямо говорит, что прелесть стихотворения состоит в том, чтобы угадывать его смысл, что в поэзии должна быть всегда загадка:

«Je pense qu’il faut qu’il n’y ait qu’allusion. La contemplation des objets, l’image s’envolant des r^everies suscit'ees par eux, sont le chant: les Parnassiens, eux, prennent la chose enti`erement et la montrent; par l`a ils manquent de myst`ere; ils retirent aux esprits cette joie d'elicieuse de croire qu’ils cr'eent. Nommer un objet, c’est supprimer les trois quarts de la jouissance du po`ete qui est faite du bonheur de deviner peu `a peu; le sugg'erer — voil`a le r^eve. C’est le parfait usage de ce myst`ere qui constitue le symbole: 'evoquer petit `a petit un objet pour montrer un 'etat d’^ame, ou inversement, choisir un objet et en d'egager un 'etat d’^ame par une s'erie de d'echiffrements.

…Si un ^etre d’une intelligence moyenne et d’une pr'eparation litt'eraire insuffisante ouvre par hasard un livre ainsi fait et pr'etend en jouir, il y a malentendu, il faut remettre les choses `a leur place. Il doit y avoir toujours 'enigme en po'esie, et c’est le but de la litt'erature; il n’y en a pas d’autre, — d’'evoquer les objets» («Enqu^ete sur l’'evolution litt'eraire», Jules Huret, p. 60–61).

<Я думаю, что нужен только намек. Созерцание предметов, образы, зарождающиеся из грез, вызванных этими предметами, — в этом пение. Парнасцы берут вещь целиком и показывают ее; поэтому у них недостает тайны; они отнимают у духа пленительную радость веры в то, что он как бы сам творит. Назвать предмет — значит уничтожить на три четверти наслаждение поэта, которое состоит в счастии постепенного угадывания; внушить — в этом высшая цель. Совершенное использование этой тайны и есть символ; едва намекать на предмет для того, чтобы показать душевное состояние или, наоборот, выбрать предмет и, раскрывая его, создать душевное состояние.

…Если посредственный ум и вдобавок литературно малообразованный случайно открывает книгу такого рода и пытается извлечь из нее удовольствие, то она оказывается плохо понятой, и тогда надо вещи поставить на свое место. В поэзии должна, быть всегда загадка, в этом цель литературы; нет никакой другой, как намекать на предмет

(«Исследование литературной эволюции», Июль Гюре, стр. 60–61).>

Так что между новыми поэтами темнота возведена в догмат, как это совершенно верно говорит французский критик Думик, не признающий еще истинности этого догмата.

«ll serait temps aussi de finir, — говорит он, — avec cette fameuse th'eorie de l’obscurit'e que la nouvelle 'ecole a 'elev'ee en effet `a la hauteur d’un dogme» («Les jeunes», 'etudes et portraits par Ren'e Doumic).

<Уже настало время покончить с этой пресловутой теорией неясности, которую новая школа возвела на высоту («Молодые», этюды и портреты Рене Думика).>

Но не одни французские писатели думают так.