Том 15. Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим. Главы I-XXIX

— Малютка Эмли? — вырвалось у меня невольно.

— Да, ее зовут Эмли, — сказал мистер Омер. — И она в самом деле маленькая. Но, поверите ли, личико у нее такое, что половина женщин в городе злится на нее!

— Вздор, отец! — воскликнула Минни.

— А разве я про тебя говорю? — Тут мистер Омер подмигнул мне. — Я говорю только, что половина женщин в Ярмуте, — да что там в Ярмуте! на пять миль в округе! — злится на эту девушку!

— Значит, отец, она должна помнить, кто она такая, и не давать им повода для разговоров. Тогда они не смогут ничего сказать, — возразила Минни.

— Тогда они не смогут ничего сказать! — повторил мистер Омер. — Не смогут сказать! Хорошо же ты знаешь жизнь, моя дорогая. Чего только на свете не скажет и не сделает женщина, особенно если речь идет о красоте другой женщины!

Когда мистер Омер отпустил такую колкую любезность, я решил, что ему пришел конец. Он так закашлялся и все его попытки отдышаться казались столь безнадежными, что я уже приготовился увидеть, как его голова опустится за прилавок, а ноги в коротких черных штанах, с порыжевшими бантиками у колен, дрыгаясь, поднимутся вверх в последних конвульсиях. Однако в конце концов он пришел в себя, но еле переводил дух и так ослабел, что опустился на табуретку перед конторкой.

— Видите ли, — снова начал он, вытирая голову и судорожно глотая воздух, — она не очень-то любит с кем-нибудь водиться, нет у нее ни знакомых, ни приятельниц, а о возлюбленных и речи не может быть. Ну, и пошла худая молва, будто Эмли только и мечтает стать леди. Я же думаю так: об этом стали толковать главным образом потому, что в школе случалось ей говорить, что, мол, будь она леди, она сделала бы для своего дяди то-то и то-то — понимаете? — и купила бы ему и такие и сякие вещи.

— Поверьте, мистер Омер, то же самое она говорила и мне, когда мы были еще детьми! — подхватил я. Мистер Омер кивнул головой и потер подбородок.

— То-то и оно… Да к тому же у нее почти ничего нет, а одеваться она умеет лучше, чем те, у кого уйма денег, а это кому может нравиться? А вдобавок она, как говорят, немного капризна, скажу даже больше — я тоже думаю, что она капризна, сама не знает, чего хочет… немного, знаете ли, избалована… не может сразу взять себя в руки… Вот и все, что о ней говорят… Правда, Минни?

— Правда, отец… Кажется, это все.

— Она поступила на место — компаньонкой к какой-то леди, — продолжал мистер Омер, — а у той характер был тяжелый, они не поладили, и она ушла. В конце концов она попала к нам в ученицы на три года. Вот уже скоро два года, как она у нас, и другой такой девушки не сыскать. Она одна стоит шестерых. Минни, стоит она шестерых?

— Стоит, отец. Никто не может сказать, что я на нес наговариваю.

— Правильно. Итак, юный джентльмен, — закончил мистер Омер, снова потерев подбородок, — на этом я закончу, а не то вам покажется, что, мол, человек с одышкой, а болтает без передышки.

Говоря об Эмли, они понижали голос, и я не сомневался, что она находится где-то поблизости. На мой вопрос, так ли это, мистер Омер утвердительно кивнул и посмотрел на дверь соседней комнаты. Я поспешно спросил, можно ли туда заглянуть; получив разрешение, я подошел к стеклянной двери и увидел ее — она сидела за работой. Я увидел ее — и она была прелестна, малютка с ясными голубыми глазами; когда-то эти глаза заглянули в мое детское сердце, а теперь, улыбаясь, она смотрела на игравшего рядом с ней второго малыша Минни. Да, в ее открытом лице было своеволие, которое заставляло верить тому, что я услышал о ней, таилось в нем и капризное упрямство былых времен, но ничто в этом прекрасном лице не предвещало ей, — я уверен, — иного будущего, кроме счастливой, добропорядочной жизни.

Стук доносился со двора, стук, который, казалось, никогда не прекращался… Увы! Этот стук никогда не прекращается… Тихий непрестанный стук…

— Что же вы не входите, сэр? Входите и поговорите с ней, сэр. Будьте как дома, — сказал мистер Омер.

Застенчивость помешала мне войти — я боялся смутить ее, да и сам боялся смутиться. Я ограничился тем, что я знал, в котором часу она уходит по вечерам, чтобы приноровить к этому часу наш визит. Затем я покинул мистера Омера, его хорошенькую дочку и малышей и отправился к моей милой старой Пегготи.

Она была дома; в кухоньке с кафельным полом она готовила обед! Как только я постучался, она открыла дверь и спросила, кого мне угодно. Улыбаясь, я глядел на нее, но она не ответила мне улыбкой. Я писал ей постоянно, но вот уже семь лет, как мы не виделись.

— Дома мистер Баркис, сударыня? — спросил я, стараясь говорить басом.

— Он дома, сэр, но лежит в постели, у него ревматизм, — отвечала Пегготи.

— Он ездит теперь в Бландерстон? — спросил я.

— Когда здоров, ездит, — ответила она.

— А вы, миссис Баркис, ездите туда?

Она пристально на меня посмотрела, и я заметил, как дрогнули у нее руки.

— Видите ли, я хотел бы узнать об одном тамошнем доме… Его называют… как… его… Грачевник.

Она отступила на шаг и нерешительно, в испуге сделала такой жест, будто собиралась меня оттолкнуть.

— Пегготи! — воскликнул я. Она закричала: