Том 2

Солдат этот растерянно топтался возле раскрытой дверцы бельевого шкафа, затем нерешительно подхватил до тесемок набитые вещмешки, и тучный интендант, предупреждающе поведя рукой в сторону Новикова, двинулся к выходу.

В то же мгновение Новиков шагнул навстречу, сказал гневно:

— Первую же сволочь, которая с барахлом переступит порог… Назад!

Сутулый солдат робко попятился, путаясь сапогами в кучах разбросанного женского белья, и тут интендант по-бычьи заревел с закипающей слюной в уголках рта:

— С дороги! Не лезь не в свое дело! Мальчишка!..

И, издав горлом сиплый звук, рванул на боку кобуру нагана.

— Младший лейтенант, отберите у него эту игрушку! — быстро и жестко сказал Новиков.

Младший лейтенант Алешин и следом Горбачев, пригнувшись, ринулись на капитана, и тотчас в углу послышалась тяжелая возня, злое сопение капитана, умоляющие вскрики сутулого солдата: «Не надо, товарищ капитан!..» И когда интенданта, грузного, с злобно налитыми кровью щеками, выводили из комнаты, он упирался, отпихиваясь, придушенно кричал:

— Наган отдайте! Личное оружие… Не имеете права! Не для себя белье, для медсанбата! Медсанбат разбомбило, ни хрена ты не понимаешь! Молокосос!

Его вывели; шаги, крики капитана удалялись, стихали на нижнем этаже. Новиков подошел к столу, налил себе полстакана воды и залпом выпил.

— Ну и мордач! Обалдел, просто обалдел! — почти восхищенно воскликнул Алешин, входя вместе с Горбачевым и оправляя ремень. — Вот игрушку взяли. — Он, возбужденный, зачем-то обтер о шинель наган, положил его перед Новиковым и, вроде бы ничего не случилось, сел к столу, независимо пощурился на свет лампы под зеленым абажуром. Затем потянулся к ящичку, набитому плитками шоколада. С удивлением увидел рисунок обертки: женская головка с опрятно расчесанными волосами, долька шоколада у полуоткрытых губ, чужие буквы на фоне башни, на железных пролетах. Сдвинув фуражку на затылок, прочитал, растягивая слова:

— Па-ри-ис, — и поднял заинтересованные глаза на Новикова. — Что такое? Что за «Парис»?

— Это по-французски — Париж. Немцы еще жрут французский шоколад, — ответил Новиков. — А это Эйфелева башня. Конструкция инженера Эйфеля. Кажется, триста метров высоты. А впрочем, может быть, и вру. Забыл…

И, отодвинув наган к консервным банкам, внимательно оглядел комнату, повсюду разбросанное белье на ковре, двуспальную, с развороченной периной кровать, мягкие кресла. Потом достал из ниши над широкой тахтой запыленную книгу, полистал, швырнул ее на пол, сунул руки в карманы, — прошелся по глушащему шаги ковру.

— Немцы, — сказал он. — Здесь жили немцы, а не поляки. Отдыхали немецкие офицеры… Курортный городок.

— Да шут с ними, товарищ капитан, — успокоительно сказал Горбачев. — Садитесь, закусим, щоб дома не журились! Здесь продуктов — подвал! На год хватит. Товарищ младший лейтенант, вам, может, винца? А шоколад-то, разве это закуска? Плюньте. Ерунда!.. В подвале его штабеля…

— Вина? Пожалуйста.

Алешин отложил развернутую плитку шоколада, вопросительно посмотрел на Новикова, внезапно жарко покраснел, взял рюмку, наполненную ромом, и торопливо, неумело, давясь, выпил, после чего долго мигал, вбирая воздух ртом, наконец выговорил:

— За победу!.. — Он засмеялся, наклонясь к полу, украдкой смахнув с ресниц выжатые ромом слезы, и уже с наигранным выражением лихости откусил половину шоколадной плитки.

Горбачев выпил рюмку одним глотком, понюхал корочку хлеба, стал тыкать вилкой в банку свиных консервов, подвинул их к Алешину. Однако тот, жуя шоколад, замотал протестующе головой, говоря смело:

— Так привык. Спирт в Трамбовле котелками дули и даже ничем не закусывали! Помните, товарищ капитан? Ух и рванули!

Новикову нравился этот синеглазый младший лейтенант с веселыми конопушками на носу, нравилось, как он скрывал юную свою чистоту наигранной беспечностью бывалого человека. Нет, младший лейтенант ни разу не пил котелками спирт в Трамбовле, а когда разведчики принесли канистру этого трофейного спирта, он, сославшись на дурацки болевший живот, пить вовсе отказался, но сейчас Новиков сказал:

— Помню. Вы здорово тогда…

И чуть улыбнулся, наблюдая, как Алешин, красный, довольный, блестя глазами, разворачивал хрустящую серебристую обертку второй плитки шоколада.

— Очень здорово и лихо вы тогда! Ну, пошли! Батарея должна прибыть. Горбачев, вы останетесь здесь. Вернутся эти — гоните! Ясно?

— Как божий день.

Новиков встал, застегнул шинель; Алешин с видом разочарования рассовал по карманам четыре плитки шоколада, толкнул козырек фуражки со лба, строго сказал Горбачеву:

— Чтоб все как в аптеке, ясно? — и последовал за Новиковым старательно прочной походкой.

Когда шли по глухой аллее парка, уже заметно посветлел воздух, проступили среди неба верхушки оголенных лип, и Новиков шагал по шелестящим ворохам листьев, глядя сквозь узорчатые очертания ветвей на высоту. Он прислушался — и тут же по знакомому перезвону вальков, по отдаленным голосам команд, по крутой ругани ездовых понял, что орудия прибыли.