Том 2

Потом вблизи лица переводчика появилось другое лицо, мясистое, багровое и вроде бы потное и сытое, как после плотного обеда. Оно сочувственно морщилось, покачивалось, толстые складки шеи наплывали на воротник с черной окантовкой. И новое лицо это зачем-то подмигнуло Овчинникову, рыхлые губы расползлись в улыбке, показывая золотые, тусклые от еды зубы, и на мягкой, крупной ладони его взлетел парабеллум — сытый человек играл им. «Вот этот новый убьет меня, — подумал Овчинников. — Это тот, кого звали Вилли…»

— В последний раз задаю вопрос… Слышишь?

«Теперь все, вот оно», — подумал Овчинников и засмеялся диким клокочущим смехом.

— Курва ты, сволочь! Родину за три сигареты продал! — крикнул он, оборвав смех, и правой рукой ударил переводчика в подбородок. — Проститутка! Шкуру с меня сдирайте, ни слова вам не скажу! Ни слова! Врешь… — и снова засмеялся хрипло и страшно, шагнув к немцам. — Думаете, в Чехословакию прорветесь? Не-ет! Вам коне-ец! Все-ем вам конец! Ни одна сволочь не уйдет! Ни одна… Вас, как крыс, душить надо, как крыс!.. Я сам восемь танков ваших сжег! Вот они, в котловине горят! И если б…

Он задохнулся — не хватило дыхания, увидел: переводчик, вытирая платком щеку, быстро, подобострастно кланялся нахмурившемуся сухонькому немцу, словно просил и оправдывался, и в то же время вынимал из кобуры пистолет.

А толстое, мясистое лицо тоже нахмурилось и ждало. Спуская предохранитель, переводчик подошел к Овчинникову, глянул мерцающими щелками глаз, затем жалко, просительно закивал двум немцам, державшим Овчинникова сзади, и его повели.

— Выслужиться хочешь, сволочь? — крикнул Овчинников. — Так ты увидишь, курва, как умрет лейтенант Овчинников!

Короткий возглас на немецком языке услышал он за спиной, невесомо-легко стало ему, никто не сжимал раненую руку, и он, все-таки силясь повернуться, чтобы увидеть то, что ожидало его, прохрипел:

— Стреляй в лицо, курва предательская!..

И не успел повернуться, сзади с треском толкнуло, ударило его в бок, в грудь, и он почувствовал жесткий удар земли в щеку, а почувствовав это, хотел в последний раз вспомнить что-то ясное, чистое, синее, что было в его жизни, что должно было быть, но не мог вспомнить…

Он не знал и не мог уже видеть и чувствовать, что в эту секунду к нему, улыбаясь золотой улыбкой, вразвалку подошел тот самый вызванный Вилли, презрительно поморщась, взглянул на переводчика и спокойно расчетливо выстрелил три раза в лицо Овчинникову, который в эти секунды еще жил…

Глава девятая

Бой постепенно затихал. Как и предполагал Новиков, ударный кулак окруженной немецкой группировки, вырвавшись из кольца под Ривнами, не сумел с ходу пробить брешь к границе Чехословакии, потерял силу атаки под массивным огнем артиллерии, увяз в минном поле. Сохраняя силы, немцы отошли в лес, левее ущелья, окапывались на опушке. Подожженные танки перед высотой, бронетранспортеры, разбитые машины на шоссе неохотно горели до полудня. И как только начал затихать здесь бой, стала особенно слышна канонада западнее Касно. Грифельная мгла косо шла над городом, занимая полнеба. Во мгле этой через каждые полчаса приходили с востока большие партии наших штурмовиков; разворачиваясь, подолгу обстреливали и бомбили окраины города.

Новиков несколько раз вызывал по проводу КП майора Гулько, но связи не было. Солдаты, истомленные боем, вповалку лежали на огневой в неподвижном оцепенении тяжелой дремоты. Грело солнце. Даже во сне хотелось пить, кислая горечь была во рту.

В полдень принесли в термосах завтрак. Солдаты задвигались: нервно зевая, загремели котелками, ложками выскребывали из них землю. Но ели пшенную кашу нежадно, запивая терпким трофейным вином, всё косились на горевший город, недоверчиво взглядывали на удивительно чистый, синий край неба над Карпатами.

В кристально-студеной осенней высоте горного воздуха таяли нежнейшие, по-летнему белые облака, а внизу под ними дремотно, покойно желтели сосны, голубело, поблескивая, озеро, не по-осеннему обогретое солнцем. Туманный круг его висел над вершинами лесов, над острыми пиками Карпат.

И в молчании мирно тихой опушки леса, куда отошли немцы, была странность этой без единого выстрела тишины, этого солнечного тепла, установившегося за высотой. Непрерывные раскаты боя в городе, появление самолетов создавало чувство упорно нацеленного в спину острия.

В течение пяти часов батарея потеряла двенадцать человек и два орудия, и Новиков чувствовал, что в зависимости от успеха боя западнее Касно немцы повторят удар с севера, решающий удар для прорыва и соединения со своими частями в городе. Он думал об этом — и не повторение боя нервировало Новикова. Он ждал снарядов, обещанных майором Гулько. Ни снарядов, ни связи с дивизионом не было, и понемногу возникло тревожное предположение: немцы прорвались в город, отрезали от дивизиона батарею, нарушили связь.

— Что ж… всем завтракать. Да как полагается. Не мусолить, а по-настоящему! — сказал Новиков, сам чувствуя в своих словах фальшивую веселость. — Наминать кашу так, будто на три года в оборону здесь встали!