Том 2

Сквозь этот хаос вспышек, сквозь этот незнакомый голос он с чувством мучительного преодоления дремоты пытался вспомнить, представить ее лицо, какое было оно у живой. Что это? Для чего она здесь? Он кого-то ждал в тишине под фонарем у забора, падал снег, а она смело, готовая на все, шла к нему узкими шагами, стройно покачиваясь, и в такт шагам колыхалась ее шинель. Но когда это было? В детстве? Что за чепуха! Вот ее последнее письмо, которое он все время носил с собой. «Тебя уже не было в живых, ты был убит, а мы сидели с ним три года за одним столом в пятой аудитории, помнишь? Вместе готовились к зачетам, и я привыкла к нему. Дима, об этом надо было сказать сразу, ведь ты верил, что я…»

«Молодец! В первый раз сказала прямо, лучше всего — ясность… Спасибо, милая Лена… Она убита? Не может быть! Кто это сказал? Младший лейтенант Алешин? Но он не знал никогда ту Лену, тот фонарь, тот снег.., Я не говорил об этом. Откуда он знал?»

Вспышки исчезли, темное, глухое, вязкое душило его, навалясь на грудь, и Новиков, задыхаясь, чувствовал во сне это душное беспокойство, тупую, непроходящую тоску. Весь в испарине, он застонал, точно сдавленный в накаленном солнцем мешке, и с томлением физического неудобства, очнувшись от липкой дремоты, смутно понял, что физически беспокоило его, — жали тесно, колюче сапоги. Стараясь восстановить в памяти бредовую путаницу забытья, он, упираясь носком одного сапога в каблук другого, хотел стащить их с ног, чтобы освободиться из этой горячей тесноты и наконец испытать ощущение отдыха. Но неясные отблески беспокойства оставались в его сознании.

Громкие голоса, топот ног вблизи землянки заставили Новикова разомкнуть глаза.

Он сел, привычно потянулся за ремнем с пистолетом, Отдаленные удары судорогами проходили по землянке.

— Кто там? — крикнул он, уже машинально стягивая ремень и оправляя кобуру. И, вскочив, шагнул к выходу, завешенному плащ-палаткой, отдернул ее, тревожно охваченный предчувствием.

На пороге стоял младший лейтенант Алешин, трудно переводя дыхание: он, видимо, бежал от огневой.

— Что случилось? Орудия? Лена? — тотчас спросил Новиков, по неспокойной внутренней связи соединяя все в одно.

Алешин, подавляя возбуждение, доложил:

— Петин, товарищ капитан. От Гулько… В городе черт-те что… Танки прорвались. В центр. Обстреляли машины. Одну сожгли.

— Какие машины?

— Там Петин на огневой, товарищ капитан… Одну машину привел. Вас ждет. Осторожней — автоматчики и снайперы появились. Бьют по орудию, откуда — непонятно! Вот гады!

— Пошли!

Новиков вышел из полутьмы землянки в прозрачную чистоту осеннего воздуха, в ход сообщения, залитый солнцем, и здесь Алешин остановил его.

— Пригнитесь, товарищ капитан! Это место они пристреляли. По мне полоснули. Чуть фуражку не сбили, Вон, смотрите!

И указал на выщербленные белые отметинки — следы пуль на выступавших из земли торцах наката.

— Откуда обстреляли?

— Пригнитесь, прошу вас, товарищ капитан!

Но прежде чем пригнуться, Новиков скользнул взглядом по солнечному покойному озеру, по минному полю перед высотой. В глубокой низине струился дым догоравших угольно-черных танков, мирно желтели на солнце сосновый лес, бугры позиций Овчинникова, — настороженный, обогретый, странный покой был здесь. И только справа и за спиной, где был город, нарастали, смешивались звуки боя. В мрачно ползущей стене копоти над городом с рокотом мелькала партия наших штурмовиков, высекая пушечные вспышки; скачкообразные глухие разрывы бомб потрясали землю.

— Пригнитесь же, товарищ капитан, прошу вас! Вы же… — Алешин не успел договорить: сухой щелчок выбил брызнувший осколок дерева из торца наката над головой Новикова. Оглянулся — пуля легла в пулю — и посмотрел туда, где в голубой солнечной тишине мягко лопнул выстрел. Звук выстрела растаял бесследно, но показалось: стреляли недалеко.

— Надо бы выследить эту сволочь, — сказал Новиков и, все-таки нагнув голову, пошел по ходу сообщения. — Возьми на себя, Витя. А то перещелкает людей поодиночке.

— Здесь не один, — ответил Алешин, вглядываясь в торцы наката. — Расползлись, как клещи!

На огневой позиции в окружении солдат сидел, изможденно привалясь спиной к брустверу, ординарец Гулько Петин. Сидел он громоздкий, разбросав ноги в просторных запыленных сапогах, двумя руками держал котелок, пил жадными глотками, вдыхая через ноздри. Вода текла на его разорванную гимнастерку, на грязные колодки медалей. Увидев Новикова, поставил на землю котелок, расплескивая воду, попытался встать, заелозил ногами. Новиков сказал:

— Сидите! Что в городе? Рассказывайте. Подробнее… А это что у вас с глазом?

Правая сторона большого лица Петина безобразно, неузнаваемо распухла, кровоточила мелкими порезами, один глаз, сплошь красный, как от ушиба, слезился, заплыл. Вытерев слезы, Петин здоровым, удивительно светлым вопросительным глазом нерешительно обводил солдат, и Новиков поторопил его:

— Говорите при них. Они всё должны знать. Что, танки в городе?