Том 2. Докука и балагурье

— Что-то, — говорит, — Матвеевна, смородом больно пахнет.

— А дома, видно, колдовка, перемену мужу жарит! — заплакала Матвеевна: жаль ей сиротинку, еще жальче матери несчастной.

Пришло время, хватилась шкурок, а шкурок-то нет нигде, и не во что ей одеться.

Тут он и вышел.

Взял ее за руку.

— Пойдем домой, Наташа!

И повел ее в дом.

А уж колдовки и след простыл.

Сердитая *

1

Это было в давнишние времена, когда еще господа над подданными своими мудровали, а подданные рабы господ своих слушали.

Жила-была барыня Закутина и до того сердитая, ничем не угодишь. Придет поутру староста спросить чего, наряд какой дать, — и без того, чтобы не отхвостнуть человека, нипочем не отпустит. То староста, а уж простому и совсем житья не было — драла, как собак.

И ничего народ придумать не мог, как из беды выйти, — ну, хоть бы отдых какой положен был, ну, праздник, все едино: лупь, крик и дёрка, хоть пропадай.

Как скот самый изнавозный, так и жили.

Проходил солдат домой на побывку, заночевал в деревне. С вольным человеком и отвели душу, — все ему рассказали про свое житье-бытье под барыней.

— Эко горе! — говорит солдат, — да я вам ее так размягчу, что твой пух станет.

— Сделай милость.

— А не найдется ли у вас мужика какого самого рассердитого.

— Есть, есть, как же! Сапожник Федосей.

— А баба-то его как?

— Анисья. Хорошая баба.

— Очень лют?

— Не дай Бог.

— Ну, ладно, только, братцы, уговор: что скажу, то и делай, согласны?

— Согласны.

Послал солдат в усадьбу отыскать верного человека. И явился такой, — лакей закутинский. Солдат ему сонных капель: как барыня на ночь будет чай пить, чтобы этих самых капель барыне в чай и подпустил, а как заснет барыня, сейчас же ее в коляску и везти, не будя, на деревню к сапожнику. А к сапожнику отрядил солдат другого человека с каплями для Анисьи.

И как ночь пришла, барыню Закутину с Анисьей и об меняли: Анисью в усадьбу на барынину кровать, а барыни к Федосею под бок.

2

Поутру проснулась Анисья. Видит, чистота кругом, простор, думала, на тот свет попала. Плохо ей было в той жизни с Федосеем, — ой, мужик, страсть, весь, как в барыню! — и такая вдруг тишина. За терпение, видно, послал ей Бог перемену.

И пока она нежилась да Бога благодарила, вошли служанки: умываться.

И полотенце несут.

«Господи, до чего дослужила!» — удивлялась всему Анисья.

А умылась, самовар подают.

«Откуда берется!»

Села чай пить. Староста на цыпочках входит, кланяется.

— Я, барыня, к вам пришел спросить, какой наряд дадите, что работать?

А Анисья и не знает, что отвечать-то.

— Что вчера делали, то и сегодня делайте! — да сама стала, поклонилась старосте.

Пошел староста.

«Вот так барыня!»

А как барыня настоящая пробудилась у сапожника, кричит:

— Дармоеды!

Федосей сидит шьет, да как вскочит со стула, сдернул с ноги ремень.

— Нешто не знаешь своей должности, несчастная. Топи печь!

Барыня-то ушам не верит, думает, попала в ад. И все это свое вспомнила, да поздно, и живо с кровати да за дровами, принесла дров, затопила печь.

«Господи, вот чего заслужила-то!»

3

С месяц так провели время. Анисья жила, как в царстве небесном, Бога благодарила, а барыня Закутина у Федосея, как в пекле, в работе и попреках. Ну, что ж, видит солдат, прок есть. Созвал собрание.

— Что, братцы, не пора ли обменить?

— Пора.

И опять велел солдат сонных капель обеим с чаем дать, и, как заснут, перенести.

Так все и сделали.

И попала Анисья на старое место к Федосею, а барыня к себе в усадьбу.

И с той поры сделалась барыня мягкая-размягкая: не то, что драться, а и крикнуть боялась. А Анисья с сапожником век доживала — судьба такая: в ее доле и солдат не поможет.

Нелюбая *

1

Выйдет Сошка на двор — одна, ни души, — и ударит ей по́ сердцу.

С мужем неудовольствие было все: наговорят старики на невестку, не люба она им, в дом пускать к себе не хотели, нагородят невесть что, ну, и он к ней спиной.

Вспомнит Сошка обиду.

— Все равно пропадать — повешусь! Или ножом полоснуть?

А потом жалко станет, раздумается.

— Может, и ничего, поправится.

А тут во дворе-то, Дуняшка-кобыла, Жучка, Маруська — станет мило, погладит коров. Погладит, поплачет.

Поплачет — отойдет слезами. И в дом.

А какая Сошка желанная, какая умница, — цены ей нет. И за что это старик-то со старухой? В чем провинилась? Чем недовольны? — клещат и клещат. А и Сергей хорош! Всему верит.

Кот трется к Сошке, курлычет: от него, кота, Сошка только и видит ласку.

— Ой, Василий, один ты друг, колобун усатый! — погладит кота да за работу.

А какая Сошка работница, какая умница, — цены ей нет!

2

Приехали из гостей в чистый понедельник — от отца, от матери Сошки.

Вечером старика на сход кликнули, а старуха ненадолго вышла на беседу.

Сошка сидит у огонька, прядет.

После родимой Головлинки, дома родного, ой, как постыло!

Старуха вернулась и сама села прясть.

Ой, как постыло, нелюбой! А на сердце — ни слов, ни слез.

Подняла глаза Сошка — старуха прядет, муж спит, — у, постылые стены! И ударило по сердцу:

— Все равно!