Читаем Том 2. Фантастические поэмы и сказки полностью

Том 2. Фантастические поэмы и сказки

Добрый вечер! Добрый век!Время — снова стихами чудесить, распахнуть молодые года! Заходите сюда ровно в десять.Собираемся точно, — сегодня, здесь, у елки моей новогодней.Тридцать первое декабря — бал Земли и Зимы, вечер в играх и вихрях. Ветки — зеленый дикообраз с множеством глаз на иглах.Этот вечер повсюду и здесь — сне́га, сме́ха несметная смесь, это — встреча Нового года, но особого, нового рода!На розах с лавровыми листьями — в календарной картонке — покоится тонкий декабрьский единственный листикс еще не оконченной датой — только час проколышется год, называемый «Тысячадевятьсот девяносто девятый». Около сияющей елки в светелке, не похожей на наши, где воздух не домашний, а горный, около иголковой елки, где зеленые ежики, — долго собираются люди,удивительно на нас похожие. Добрый вечер! Добрый век!До бровей — поседелая шапка. Снега — охапка до век.Щеки с холода — ну и алы же Лыжи поставьте, пьексы снимитеи подымайтесь греться наверх. Тут растрещался камин в искрах искусственных дров.Живые деревья лет сорок не рубят! Любят, что просто растут. Воздух здоров,и исчезло древнее прозвище «дровосек». Заходите сюда, Добрый век! Дед примчался на авиасанках! Новогоднее наше — хозяину! Молодая осанка у старика. Дать нельзя ему и сорока.Над бровями одна вековая морщина. Звездою украшена елки вершина. Это дед — заслуженный деятель неба,сиятельный труженик звезд — первый подвесил на эту зеленую гостью тайгиновооткрытую золотую планету. Помните старый обычай: вешать на ель нити медной фольги, клочья ватного снега, конфетные банты, шары из стекла,пустые и ломкие комнатки смеха? Все это есть. Но выпала елке особая честь: ее украшают вещамине покупными, не взятыми в долг. (Никому, ничего, ни за что не продается, а просто дается.) И гости на елку вешают то, что особенно людям в году удается. Здесь и в будень — душевная ширь: целый год люди делают людям, от души,массу разнообразных подарков! то — одежда и обувь, дома и тома,то — мосты с полукружьями арок, то — байдарки под ними, корабли с парусами цветными. Каждый — каждому строит подарки, не думая, кто их получит.Просто ставят на видное место чудесаиз железа, из шерсти, из теста, из чисел, из мыслей… Люди мыслят: «Какой бы получше, прочнее, душистейвыдумать, выковать, вышить в коммуне кому-нибудьсвой ежедневный подарок?» То, что тут называется «труд», — как цветы подбирают любимым,как поэт — потрясающий сердце повтор, Тут монтер собирает мотор, как впервыечеловек создавал чудеса паровые. Хлеб пекут, будто скрипку свою мастерит Страдиварий. И с волнением лаборантка открывает формулу клетки,как Эйнштейн уравненье миров. И зеленой богине на хвойные ветки — образцы ежедневных даров. А дом, где небом заведует дед, надет на наклонную мачту.Дом похож на планету Сатурн. Ось в высоту. Кольцо для прогулок осыпано снежной пыльцой,и рефлектор смотрится небу в лицо. Сотни новых домов выше облак высотных, и горы, и звезды, и сосны. Но это не город, скорее село на Оке. Хвойные чащи, лед, как стекло, на реке.И хотя январь жесточайший, — невдалеке построено жаркое лето. Водная станция,в полночь дневная от света. Жара из мороза устроена. Вот на скользких коньках веселая гонка несется в тридцать градусов стужи. И тут жевыходит пловчиха из летней воды загорать на кварцевом солнце. А рядом — океанский аквариум.(Дети его называют «Кваквариум».) Там рыбы в юбочках балерин проявляют рыбьи талантики. И как избяные коньки или гриф отдельно от скрипки, колебля тюль перепончатых грив, стоя плывут морские коньки.И лежат, как блины, плоскоспинные рыбки, присланные из Атлантики. И дальше — большой зоосад. Степные заросли для страусят, рыжая гну живет в своей собственной гриве.Песчаная львица возится, рыская, но как-то добрей и игривей. Носится с кистью хвоста барсук-брадобрей.И тут полуптица живет австралийская киви-киви, держа дождевого червя в полуклюве.Подумайте — в де-ка-бре! — устроено этовеликолепное высокогорное лето. За лесом стоят мастерские. Внутри они не похожи на мастерские. И рябит из витринмиллион непонятных для нас мелочей. Темнота исчерченагеометрией миллиметровых лучей, и головастые черные вещи поворачиваются и качаются, как негативные снимки.И работа вещей никогда не кончается. То ли трудятся тут невидимки, или люди оставили копии глаз, копии рук, чтобы сами доставили глубокие копи и уголь и газ? И пока за столами звучит у рабочих неозабоченных новогодний рассказ, выполняют машины заочно и точно человечий заказ.Просто здесь для будущих нас лист за листом печатаются календари.Каждый день — толстый том, полный сведений.Каждый месяц — Энциклопедия, где описаны все Январифинских, волжских и прочих сражений; все Сентябри удивительных освобождений западных, южных, полярных, тропических и заокеанских Белоруссии и Украин; все Октябри созидательных революций и всех молодых Конституций советские Декабри — золотыми словами поэтов напечатали календари. Гости к елке подходят: — Дари. В руки веток, в серебряный иней — жертвуй зеленой богине. Шар о шар зазвеневшее «динь»!..Ледоколы свободно идут между льдин, отражается в линзах звезд позолота. Всюду день земных именин. Вот товарищ знакомый один подвесил на ель модель своего звездолета. Видите ли — каучуковое чудо летит на урановом двигателе!Другой подарил пузатую ампулу с каплей последней, вчера побежденной болезни. Кончено с криками, с кашлями, с корчами. Шарик стеклянный широк —где, бессильный разбрызгать простуду, чертиком вертится стрептококк. А вот — отяжелили плодами посуду.Из зимнего сада принес садовод свои небылицы-гибриды: арбуз зебролицый, — крыжовник небритый, ягодояблоко, финикофигу,душистопушистую малиноклубнику… А некий товарищ принес новую книгу «Поэму Поэм» о XX героическом веке. Стих мой! Как бы тебе дорасти до такой озаренности слов неожиданности и новизны? О, души ремесло! Как тебя донестидо такой откровенности и прямизны? Как слова довести?до звучаний «Поэмы Поэм»? В ней поэт наконец «Развязался с рифмой и по строчке вбежал в удивительную жизнь», как мечтал его предок (Маяковский). Хоть строка — покажись!Он раскрыл молодой коммунизм пятилеток, воскресил наши мысли живые, облик вставших впервые по эту сторону человечьей истории. В ней поэту удалось заглянуть в Душу душ Народа народов. Новый Век он считает с Октябрьского года, с первого возгласа большевика на железной трибуне броневика. Да, «Поэма Поэм» — это больше венка, — на века!Один человек ничего не подвесил. И, невесел, сидит безутешно в столовой. Он —человек, осужденный за грубое слово на неделю безделья. Жестокая кара! По суровой традиции судьи решают и за проступок лишают права трудиться от суток до месяца. Вот образец: понимаете муку Фидия, если отнят резец и к паросскому мраморуприкасать запрещается руку? Или ноты, перо и рояль отнять у Шопена?Или сердцу стучать запретить? Или птице — любимое пенье? Без труда страшно жить. И неделя штрафного безделиячеловеку — как прежде Бастилия. А на праздник пустили, простили, но просили прийти без изделия. Елка елок горит, и на ней — Шар шаров. Дом домов, Книга книг! Все, какие в семействе профессии — принесли, подарили, подвесили на чудесную Выставку выставок —Песню песней и Вышивку вышивок. Винт винтов, Плод плодов, Ленту лент, Брюкву брюкв, Букву букв, Булку булок — провозвестнице будущих лет. Линзу линз, Вазу ваз, снеговую Вершину вершин, скоростную Машину машин,Склянку склянок с Духами духов,Лист листов со Стихами стихов… Елка елок цветет,окруженная тесной Семьею семей и Любовью любовей, —Сыновей сыновей, Дочерей дочерей,И живой на рогатке поет Соловей — Птица птиц общей Родины родин. Ровно 11. Начинается новогоднее дальневидение. Посветлела ночная стена, стала выпуклой, будто выпекла светобуквы и звуки гулкие.И по знаку какому-то в комнату вставились другие комнаты. Понимаете? Плывут столы за столами, оттуда видят этот стол, из стены высовываются, чокаются и здороваются из прозрачной стены,за ними — еще вырисовываются… И за лесом у дома около —всплыло облако над Окой,и окна прожекторное окопосмотрело далеко-далеко и увидело: около Сенытакже излучаются стены. И с огромным лучом у Ориноковстретилось оконное окское око. И из Белостока тянулся чокаться с окским товарищем бокал белостоковца. За океан лучи доползали. («Это — Нью-Елка!» — дети сказали.) Гости — вокруг стола. Глазами — к хозяину. Замерли.Дед-звездочет (голова не стара) рассказывает, время развязывает, годы раскладывает,глазами орлиными годы разглядывает, и по гостиной проносится вихрь давних тридцатых и сороковых. Дед посмотрел на часы: на циферблате ночном половина двенадцатого. — Внуки! Бокалы в руки! Начнем. Первый тост за Двадцатый, за наши бои и осады,за простого штыка граненую сталь! Наполняйте граненый хрусталь. Теперьникто не нуждается в термине, — «жизнь» у нас называется жизнью, «время» у нас называется временем. А то, что оно давно — коммунизм,это само собой разумеется, это имеется. Почему же влажнеют глаза,как от гари на дымном пожарище? Товарищи!Вспомним окопное «За!..» — крик атак, восклицанье бойцов, бежавших на танк. Это «За коммунизм!» в сорок давнем году обучало ребят, добывало руду, приводило к присяге, учило труду и в солдатском рядубагровело на фланге. Боевое, огромное, громкое «За коммунизм!» — чтобы наши глаза не слезились от горя,не слепли в чаду мастерских, не выцветали от газа, не опухали от голода, чтобы вовеки ни глазане было болью исколото. В годахсороковых и пятидесятых были не все чудеса, что на елке сегодня висят.Полстолетья и больше назад мы смотрели на вещи другие — защитные, серые.Мы гордились изделиями тяжелой металлургии и артиллерии.И тогда б я повесил на ель не планету, а вещь вороненую эту. Незнакома? Не знаете, что? Нет, не флейта. Она не поет. Это просто ручной пулемет.Тот, с которым я шел по дороге в дни тревоги,за кустом устанавливал на треноге. Если были стихи — мы любили не трельные хоры лесные,а скорострельные и скоростные. Я повесил на ель бы наши мишени, пробитые в стрельбы. Я украсил бы ветки пробами сталей не шведских, а чисто советских для важных деталей —для ствола, для замка, для бойка. И тетрадки ребят оружейных училищ, ставших впервые к жужжанью станка. Я украсил бы веткисумками военных врачейс их ланцетами, шилами, пилами, что над нами, под гул орудийных ночей,наклонялись и оперировалив надетых на шубы халатах. В тех палатахлежал гигроскопический снег, жег стерильный морози ветер — отточенно-острый. И спокойные сестры зимних берез… Я принес бы — верните на фронт! — раненых просьбы. Я б на елку принес комсомольский билетбойца наших пасмурных лет, его гимнастерку и лыжи. А в билете записка. Взгляните поближе, прочтите, не скомкав:«Если буду убит — записку моюпрошу сохранить для потомков как письмо от отдавшего Жизнь за вас человека. И прочтите за час до Нового Века…» Не уроните ни буквы, ни слова не скомкайте, смотрите: явилось само,вас нашло в этой комнате фронтовое письмо комсомольца. К вам дошло — не хранимое сейфом,не прикрытое музейным стеклом. Шло оно,недоступное тленью и порче и пытке любой из билета в билет, из сердца в сердце, из почерка в почерк, из боя в бой.За перевалы шестидесяти льдинами выросших лет посмотрите и выясните! чей это след?Он, как будто от ржавчины, рыж… Рельсы лыж все длинней и видней… Вот широкая лапами ель снег развесила, как полотно,и платком из снежинок закрылась по брови А под ней — человек и пятно на сугробе. Снег на шапку нарос. Руку ломит мороз. Щеки жжет от ветра. Он ждет ответа. Может, это будущий тот,кто, как колокол, бьющейся грудью упадет на стреляющий дот — к коммунизму дойти нам мешающему орудью рот закрыть? Может, будущий тот,освещенный тончайшей полоской рассвета, полстолетия ждетот людей коммунизма ответа? В лучах, новогоднего света, на дедову речьвнук подымает бокал выше плеч: — От имени всехлюдей Двадцать первого века… Далекий товарищ, раненый друг, разведчик лыжного батальона, Чувствуешь? Я — это ты,твоими друзьями продленный до полного мира, до крайней мечты, до века, где счастьем, как снегом, засыпаны все рубежи. Я жив — это значит: ты жив. Я сделал мотор — это значит: тобою он начат.Прошу, передай остальным: их жизни останутся, их руки дотянутся к нам. Им солнце достанется. И мы — в обновленные дни прошедшие дальше, прожившие дольше, — они. Коммуна любимых не забывает. И вот как бывает, как чудится молодым и седым: когда на бесчисленной сессиив пятидесятитысячном зале Советов сидим, чувствуется: в каком-то ряду — у всех на виду — депутат Маяковскиймандат подымает в две тысячи первом году. Ощущаются в залеи Горький, и Свердлов, и Фрунзе, и Киров, и все, кто свои бесконечные жизни с коммунизмом связали. Имена Пионеров планета запомнила.Будут школьники вечно в читальнях страницы листать… Имя подняло зал и заполнило: «Ленин!» Всем поколениям — встать! Там и ты в сорок первом ряду, безусый и русый,прикрываешь рукой забинтованной Золотую Звезду… Дедраскрыл комсомольский билет. Сверху — два ордена. Снизу — фото. Кого-то напоминает лицо, видели где-то.И вдруг начинает лицо молодеть, юнеют губы у Деда. В квадратике сером юность видна. И лоб, как на снимке, и улыбка — одна.Лишь брови на карточке тоньше. Да это же Дед! Да он же! Он должен дожить и дожил до самых сияющих лети смотрит на свой комсомольский билет, целует близких и ближних седой-молодой разведчик и лыжник и открыватель Звезды Золотой! О, как много людей! Кто в тихой беседе, кто в думе.Будто никто и не умер за это столетье! Улыбку в усы запрятал Кашен. На руку Тельманас рубцами фашистских наручников ладонь положил товарищ Хосе Диас. Тут среди нас, иероглиф листовки читая, за столом Китая задумчив товарищ Чжу-дэ[9], Так везде! Во всей земношарой Отчизне. Живы! С нами — навек — люди, отдавшие жизни за коммунистический век! И вновь,заменив небылицы видений и снов, стеныначали снова сиять газосветные,и задвигались улицы разноцветные,замелькало знакомое множество лиц. И люди увидели наяву Столицу столицПяти Частей Нового Света — просторную и удивительную Москву.Багряный лоскут Кремлевского знамени выглажен ветром.Рубиносозвездие светится.Глазами они поднялись по лестницам, и вплыл в миллионы квартир новогодних светлый Георгиевский зал. Там тоже Елка сегодня. И каждая ветка держит в руке игрушек веселый пакети смотрится в светлозеркальный паркет. И вдруграспахнулись все бывшие царские двери, детям в открытую даль весь в тонких фонтанах раскрылся Версаль, зеркальные двери с гербамираспахнул Букингемский дворец,богдыхана — эмаль с черепицей — чертог и индийские пагоды, сложенные из множества ног. И вбежали ребята — тысячи тысяч русых, и черных, и темно-каштановых, в бантиках кос,и тысячи тысяч вихрастых и стриженых,и звездное небо мальчишеских глаз, не видевших ни подвала, ни хижины! — И их в хороводе стали вертеть Аленушки, Красавицы Спящие и Сандрильонушки, и в новых сапожках сказочный Кот под ручку с пушкинской белкой… Ребята, сюда! Шире круг!Будем следить за тоненькой стрелкой, за той, золотой, начинавшей и Сорок Первый тем же звоном и той же чертой… Осталась только одна секунда до Нового Века! Так выпьем до дна за них, бессонных в трудах, бессменных в походах,за наших любимых и родных — людейСорок Первого Года!И в комнате из елки выросла башня с часами, ставшая сказкою, выросла Спасская башня с часами, башня та самая. Звон часовДвадцать Первого Века! Он —отошедшего века наследье. Даннераздельной семье человека сын героического столетья. Еще не отзвонило двенадцать, как весело дети в залу вошли: — Де́да, а де́да! Чего мы нашли! Варя и я, Олег и Володя! Газету! Вот эту!От тридцать первого декабря девятьсот сорокового года! Вот посмотрите: страница старинная, и в ней описана наша гостиная, и то, как подарками светится елка, и то,как радио Москву показывает, и то,как дедушка тут рассказывает, и то,как башня часы названивает, в стихотворении под названием: «Ночь под Новый Век».

Читаем Том 2. Фантастические поэмы и сказки полностью

Том 2. Фантастические поэмы и сказки

Похожие книги

Все жанры