Том 2 Иван Иванович

Ольга, захваченная общим настроением, развеселилась: сбросив жакет, швыряла камни с высоты, гонялась за юркими чернополосатыми бурундучками, дразнившими людей озорным свистом.

— Стряхните его! — попросила она Таврова, когда зверек, вспугнутый ею, как белка взлетел на верхушку молодой лиственницы.

Вдвоем они крепко потрясли деревцо. Легкие соринки посыпались сверху на их поднятые лица, на бронзовые руки Ольги и ее светлые волосы. Впервые Тавров увидел так близко ее смеющийся рот. Руки их встретились, будто нечаянно, и Ольгу точно подменили: она сразу снова замкнулась, нахмурилась.

«Вот тебе урок! — подумал Тавров, пораженный ее внезапной враждебностью. — Она расположена к тебе за дружескую помощь и сочувствие, а ты уже готов заключить ее в объятия!» Но так больно задело его это, что он снова подошел к ней.

— Не сердитесь! Поймите человека, который любит вас больше всего на свете.

— Не говорите таких слов! — строго сказала Ольга. — Я вам благодарна и ценю в вас лучшего своего товарища, но я не хочу… не могу терять права открыто смотреть в глаза Ивану Ивановичу.

Тавров отошел, будто ослепнув, споткнулся о камень, чуть не упал, однако выправился и, вцепившись рукой в ремень ружья, висевшего за его плечом, быстро зашагал в сторону.

«Нетрудно оторвать ветку даже от дуба, но невозможно оторвать ее от этого человека!» — подумал он, когда, не выдержав, обернулся и уже издали увидел, как Ольга стояла над кручей рядом с Аржановым.

39

— Тебе не скучно? — Ольга взяла мужа под руку, прижалась плечом к его плечу.

— Напротив, я очень рад, что мы выбрались сегодня в горы, — весело ответил Иван Иванович, радуясь и хорошему настроению Ольги, и ее сдержанной ласке. — Если бы мне удалось еще дело со стлаником!

— Ты поверил Варваре?

— Да, она навела меня на мысль. Народ своим опытом подводит нас ко многим открытиям. Когда найдут средство лечения туберкулеза и рака, мы, наверное, ахнем: так оно будет доступно и до смешного незамысловато. Ты хотела мне что-то сказать? — спохватился он, уловив рассеянность в ее выражении.

— Я хотела… — Ольга беспомощно осмотрелась. Она просто вцепилась в него сейчас, как встревоженный ребенок.

Они стояли на краю обрыва, где грудились выветренные останцы желто-бурых скал. Внизу на крутом каменистом склоне росли кое-где кусты стланика, похожие на темные шалаши, еще ниже ярко зеленела сплошная чаща ольховника.

— Смотри, какие странные скалы! Правда, интересно получается…

— Что получается, Оля?

— Камни… Целые горы превращаются в прах… А впрочем, дело не в этом… Мне просто захотелось побыть вместе, и я нарочно отозвала тебя.

— Это и мое желание, — счастливо улыбаясь, сказал Иван Иванович. — В последнее время ты отдалилась от меня.

— Куда же он ушел? — сердито спрашивала Пава Романовна. — Совсем невежливо с его стороны нарушать компанию. Некрасиво заставлять нас ожидать и тревожиться. Ведь мы пошли, чтобы развлечься! В обществе нельзя думать только о себе. Это распущенность!

— Вы столько приписали доброму человеку! — не вытерпев, перебил ее Иван Иванович. — Пусть погуляет.

«Ему стало стыдно, и он сбежал», — догадалась Ольга, серьезно обеспокоенная нарушением дорогих для нее отношений с Тавровым.

Она была достаточно чуткой, чтобы давно разгадать его чувство к ней, но так увлеклась подсказанной им работой, так ценила его дружеское внимание, что прежде всего хотела верить — и верила — в совершенно беспристрастную заинтересованность своего критика.

«Зачем вмешивается „это“? Может быть, он просто льстил мне и сам хотел показаться в лучшем виде», — искренне огорченная, почти со страхом думала Ольга.

— Вы слышите… выстрел! — крикнула Варвара. — Два сразу!

— Да, похоже, в той стороне, — согласился Иван Иванович. — Значит, охотится. Он догонит нас, если мы укажем ему маршрут.

— Девушка моего наречия осталась одна. Разрешите мне взять роль покровителя? — сказал Игорь, обращаясь к Варваре.

— Нет, я не разрешаю! — вмешалась Пава Романовна. — Кто же тогда будет ухаживать за мной? Варвара — дитя тайги и прекрасно обойдется без вашего покровительства.

Игорь только улыбнулся. Ему нравились и Пава Романовна, и Ольга, и другие хорошенькие женщины, с которыми он был знаком, но ни одна не привлекала особенно. К тридцати годам это начало тяготить его. Ему хотелось настоящей любви, хотелось переживать и страдать…

— Страдание вдохновило бы меня на высокое творчество в поэзии, — говорил он. — Оскар Уайльд сказал: когда разбивается сердце поэта, оно разбивается в музыку.

Но сердце Игоря упорно не разбивалось в музыку. Часто целую ночь он сидел над блокнотом, потом рвал написанное и с отчаянным стоном валился на кровать.

— У вас синяки под глазами! — заметила Пава Романовна. — Опять стихи писали до утра? Зачем вы себя мучаете?

— Я хочу жить красиво.

— Вам надо жениться! У вас тогда все будет заполнено.

— Да, да! Друг жизни, дети, пеленочки, пелериночки… Если нет всемогущей любви, то это не по мне: поэт должен быть свободен от серых будней.

— Но вы не поэт, а механик…