Том 2. Невинный. Сон весеннего утра. Сон осеннего вечера. Мертвый город. Джоконда. Новеллы

Александр. И вот — необыкновенное настроение этого далекого утра снова овладело моей душой в тот благодатный час, когда проявилось могущество, скрытое в вас. Ваши уста были неподвижны, но я слышал, как от всей вашей крови поднималось пение, повторявшее мне эти далекие обещания. Ах, я знал, я знал! Я отлично знал, что все эти обещания рано или поздно сбудутся для меня. Поэтому я ожидал доверчиво. Я ожидал, что моя душа достигнет совершенной зрелости, чтобы в ней могла сосредоточиться высшая радость. Я всеми средствами расширял ее сознание, чтобы она умела лучше оценить всякий наиболее редкий дар. Я поил ее водою всех источников, я проливал в нее все благоухания, пропитывал всеми ароматами, чтобы в своей полноте она возможно живее могла чувствовать ненасытность своей природы. И ждал, ждал! И вот пришли вы, как вестница, появились на моем пути в то мгновение, когда я озирался кругом в недоумении, охваченный беспокойством перед замедлением, которое тянулось слишком долго. Я и прежде всматривался в вас, вслушивался в звуки вашего голоса, но в это мгновение вы показались мне каким-то новым существом, сбросившим завесу, скрывавшую вас. Прежде я смотрел на вас, не видя вас, слушал, не слыша вас. Теперь я узнал вас. Вы напоминаете мне о всех обещаниях этого далекого утра. И я не откажусь ни от одного из них, даже если бы мне пришлось силой принудить судьбу сдержать их…

Бианка-Мария(взволнованно). Молчите! Молчите! Вы говорите как пьяный!..

Александр(не сдерживая больше своего пыла). Вы необходимы мне! Вы мне необходимы! Если когда-нибудь формы, в которые я облекал свои мысли, казались вам прекрасными, если слова моей поэзии когда-нибудь казались вам утешающими, если вы когда-нибудь признавали какую-нибудь высоту за моим сознанием — я умоляю вас, умоляю вас, — не принимайте дурно необходимость, которая толкает меня к вам. В это мгновение моя жизнь похожа на реку, разлившуюся от вешних вод, наполненную деревьями подмытых ею лесов, на реку, которая бурлит в своих устьях, заваленных и запруженных избытком того, что она с собой несет. И мне кажется, что одна вы, что одна вы можете разрушить преграду: одна вы, каким-нибудь стебельком травы, каким-нибудь стебельком цветка в вашей маленькой руке…

Бианка-Мария. Не я! Не я!.. Ваши грезы ослепляют вас…

Александр. Вы, одна вы! Я уже встречал вас в мечтах, как теперь встречаю в жизни. Вы принадлежите мне, как если бы вы были моим творением, созданным моими собственными руками, одушевленным моим собственным дыханием. Ваш образ прекрасен во мне, как прекрасна во мне мысль. Когда поднимаются или опускаются ваши ресницы, мне кажется, что они бьются, как моя кровь, что тень от них проникает в глубину моего сердца…

Бианка-Мария(как бы растерянно). Молчите! Молчите! Я задыхаюсь… Ах, я не в силах более жить, я не смогу более жить!

Александр. Вы можете жить только во мне, только через меня, потому что вы уже принадлежите моей жизни, как ваш голос принадлежит вашим устам. Как долго я ждал вас! С какой верой ждал! Я не спрашиваю у вас, что вы делали в годы, которые мы оставались друг другу чужими, скрытыми друг от друга, друг другу невидимыми, хотя мы и жили поблизости, хотя и дышали под одним и тем же небом… Я знаю, я знаю!.. Вы углубляли вашу душу тайной и красотой, вы пили поэзию из самых отдаленных источников, вы отдавались вашим грезам в сиянии наиболее высоких, свершившихся судеб. Я знаю, я знаю, что вы совершили, чтобы я мог найти в вас первородную человеческую душу в свежести вашей любви!..

Бианка-Мария(растерянно). Своим дыханием вы возвышаете самое ничтожное из созданий. Я была только доброй сестрой: я всюду только окружала труженика-брата своей простой нежностью…

Александр. Но разве не жило наряду с доброй сестрой другое существо? От его дыхания тускнело золото сиракузских медалей, только что извлеченных из жесткой земли, а бессмертные отпечатки становились чистыми от теплоты его пальцев. Это существо наклонялось к ямам, где лежали ниспровергнутые статуи, освобождало их лица от безжизненной оболочки, и в сумрачной земле вдруг зажигалась перед ней светлая улыбка божественной жизни. На поле Марафонской битвы оно читало, со слезами на глазах, имена павших афинян, написанные на героической колонне, а в Дельфах разгадывало таинственную мелодию хвалебного гимна, начертанного на мраморе священного столба. Всюду, где сохранился след великих преданий или обломок прекрасных образов, в которые род избранников воплощал силы мира, — всюду проходило это существо, полное воодушевляющей грации, проникая в дали веков так же легко, как тот, кто по усеянной развалинами равнине следует за песней соловьев…