Том 2. Невинный. Сон весеннего утра. Сон осеннего вечера. Мертвый город. Джоконда. Новеллы

Молчание. Бианка-Мария занята расстановкой украшений вокруг маски. Александр уходит на балкон и несколько мгновений всматривается в равнину. Оба борются с овладевшим ими волнением.

Александр. Эта высохшая страна действительно имеет лихорадочный вид страдающего жаждой. Всякий клочок земли с наступлением ночи смягчается и дышит. Эта равнина твердит о своей смертельной жажде даже ночью. До самых поздних сумерек мучительно белеют ложа ее высохших рек. Вам не представляются вон те горы, с их дикими, громоздящимися друг на друга хребтами, стадом громадных онагров? Чувствуется, как там, за Понтинским заливом, дымятся испарения Лернейского болота. А посмотрите туда, как пылает Арахнея! Ее вершина краснеет почти каждый вечер, — в воспоминание тех костров, которые известили стражу Клитемнестры о падении Трои. Какой длинный ряд вестовых костров от Иды до Арахнеи! Мы вчера читали об этом удивительном перечислении зажженных Победой по утесам гор огней… А сегодня вы можете пересыпать пальцами прах того, кто известил о своем возвращении такими знаками!

В ваших волосах вы носите украшения царской невольницы, которую он взял себе в числе предметов военной добычи!

Он снова подходит к Бианке-Марии, всматриваясь в нее.

И все это просто, потому что это вы делаете. Между вами живой и останками царя и прорицательницы, которые вы стережете, бездна веков исчезает. Кажется, что все это золото принадлежит вам с незапамятных времен, потому что вы — Красота и поэзия, все входит в круг вашего дыхания, все простым порядком вещей подчиняется вашей власти…

Бианка-Мария(бледная, дрожа, прислонившись к столу с сокровищами). Не говорите так!

Александр. Почему вы запрещаете мне говорить об истинах, которые вы открыли моей душе? Вы не думаете, Бианка-Мария, что те, кто решился жить без томления и лжи, должны говорить о своих внутренних истинах, когда они требуют выражения? Сколько раз мы погружали в безмолвие то, что неожиданно рождалось в нас и подступало к нашим устам! Я не могу вспоминать об этом без сожаления и раскаяния. Мне чудится, что я вижу, как это затаенное колеблется в молчаливой глубине, как нечто холодное и бесформенное. А кто знает, какие новые радости, какие новые скорби, какие новые красоты оно могло бы зародить в нас, встретившись с потоком наших живых речей! Ах, лжет перед жизнью тот, кто скрывает, кто притворяется, кто утаивает. Так почему же до сегодняшнего дня мы избегали смотреть друг другу в глаза? Или мы боялись прочесть в нашем взгляде что-нибудь позорное? Разве мы боялись узнать в нашем взгляде то, что мы уже знали оба?

Бианка-Мария(в волнении). Мы знаем то, чему нельзя быть и что не может быть никогда.

Александр. Ах, еще одно препятствие к жизни!

Бианка-Мария. Мы знаем, что для разъединения существ есть вещи сильнее смерти. Сама смерть не могла бы так разъединить нас, как разъединяют эти вещи.

Александр. Какие вещи?

Бианка-Мария. Вы их знаете. Вещи святые!

Александр. Ах, Бианка-Мария, я готов иссушить тысячи жизней, лишь бы дать вашим устам утолить свою жажду!

Бианка-Мария. Не говорите так!.. Возле вас есть другая, слитая с вашею жизнь, жизнь бесконечно ценнее моей: почти божественная по своей сущности… Она так глубока, что я никогда не могла приближаться к ней без того, чтобы не дрожать всеми своими фибрами. Кажется, что для нее нет ничего неизвестного, что ничто ей не чуждо. Всякий раз, когда я могла склониться к ней, я чувствовала, как таинственные красоты поднимались из ее глубины и возвышали и уничтожали меня в одно и то же время. И я никогда не плакала так, как на этих коленях, не плакала слезами, которые причиняли мне столько блаженства и столько скорби.