Том 2. Низины. Дзюрдзи. Хам

— Смотрю, смотрю и разобрать не могу! Кажись, парень, а стыдится и прячется за спину батьки, будто девка… Ну, покажись… Подойди к столу, а то я и вправду подумаю, что ты из мужчины в девку обратился!..

Острота его вызвала взрыв грубого смеха; Петр тоже засмеялся и подтолкнул сына к столу.

— Ну, иди, раз старшина зовет…

Клеменс вовсе не был так застенчив, как полагал старшина. Он, правда, закрыл рот рукой, но смотрел весело и прямо на начальника волости. Тот налил полный стакан меду и подал его парню.

— Пей, — сказал он, — чтобы скорей усы под носом выросли.

И, долив дополна остальные стаканы, повторил:

— Пейте, господа миряне, пейте!

Все пили и смеялись над Клеменсом; при упоминании об усах он провел пальцем по верхней губе, покрытой золотистым пушком, потом тряхнул головой и бойко выкрикнул:

— Ваше здоровье, господин начальник!

— Будь здоров! — ответил старшина и повернулся к Петру. — В солдаты не забрали, а?

У Петра просветлело лицо.

— Да, не забрали; когда настало время ему идти на жеребьевку, Ясюк был еще мал, а мне стукнуло пятьдесят шесть годков. Брат малолетка, отец старик — вот ему и дали льготу и оставили дома, слава богу…

— Вот и выкрутился, — заметил чей-то голос.

— Ну, счастливец! — добавил кто-то другой.

— Счастливец, — повторил Петр, — только бы господь во всем его так благословил.

Старшина снова налил стакан меду счастливому парню.

— Пей! — крикнул он. — Пей и помни, кто тебя угощает!

Парень заколебался, взглянул на отца, но Петр, довольный скромным поведением сына, как всегда не устоял против приятно щекотавшего его самолюбие почета и ободряюще толкнул Клеменса в локоть:

— Пей, раз старшина приказывает…

Клеменс, развеселясь и совсем уже осмелев, на этот раз не поднес стакан прямо к губам, а поднял его размашистым жестом; немножко меду пролилось на стол, а сам он подскочил:

— Чтоб ваш конь так брыкался! — крикнул он и осушил стакан до дна.

Шутка его до того понравилась окружающим, что, поднимая стаканы, все — один за другим — повторяли:

— Чтоб ваш конь так брыкался, господин начальник, чтоб ваш конь так брыкался!

Это относилось к коню, которого старшина сегодня купил у Петра. Антон Будрак, староста Сухой Долины, человек от природы веселый, а может быть, и себе на уме, кликнув корчмаря, велел принести еще жбан меду. Теперь он угостит старшину и всю компанию. Несколько голосов отказались:

— Не хотим больше меду, коли угощаешь, так давай водки!

Будрак потребовал водки и, налив стакан меду старшине, который предпочитал его другим напиткам, начал:

— Вот какое дело, господин начальник. Хотим затевать тяжбу насчет той земли и лугов… Чтобы давность не прошла… Вы что знаете об этом, то и говорите… Может, что-нибудь нам посоветуете. А дело такое…

И хотя он изрядно выпил меду и немножко водки, довольно толково излагал сущность этого важнейшего для деревни дела. Но Петр, прервав его, стал сам рассказывать. Максим Будрак и трое Лабуд, перебивая друг друга, тоже что-то говорили, подняв невообразимый шум. Однако старшина уже немного понаторел в публичных обсуждениях.

— По очереди, господа миряне, — крикнул он, — говорите по очереди. Сперва один, потом другой, а я буду слушать. Я тут среди всех вас — самый высший, так вы все ко мне, как к отцу…

— Как к отцу! — подтвердили хором мужики, а в этот момент пьяный Шимон подкатился к старшине и, целуя его в плечо, начал:

— Я к вам, господин начальник, как к отцу родному… Не продавайте моего хозяйства… Горькая беда мне и моим деткам…

Несколько кулаков протянулось к пьянице и оттолкнуло его, а он, пошатываясь, опять полез к корчмарю, бормоча:

— Хацкель, голубчик, дай водки… Если бога боишься, дай еще два шкалика… У меня малость денег осталось, я заплачу… Горькая беда мне…