Том 2. Последний из удэге

Кирпичев, вдруг страшно засопев, поднялся с места и сквозь расступившееся перед ним кольцо партизан и хунхузов тяжело зашагал навстречу к Сумкину. Сумкин мутно уставился на него, не переставая петь. Кирпичев, не глядя, отстранил его рукой и, надвинувшись на Казанка всем своим коротким тяжелым телом, с силой отшвырнул его от себя. Казанок, всплеснув руками, шлепнулся на землю. Американская шапочка слетела с его головы.

– Сволочь… – шипя, сказал Кирпичев. – Сволочь ты!.. Разве это товарищи! Сволочи вы! – повторил он, оглядывая всех и подрагивая своей проваленной губой.

Казанок, привстав на одно колено, нагнув белую головку и держась обеими руками за живот, покачивался из стороны в сторону, скрипел зубами. Вдруг рука его скользнула за голенище, – он выхватил нож и ринулся к Кирпичеву. Несколько человек подскочило к Казанку, его схватили за руки, кто-то крепко обнял его сзади. Но такая сила злобы сотрясала его щуплое тельце, что он, извиваясь и рыча, едва не повалил четырех державших его людей.

– Пустите, – свистел он сквозь зубы, плача слезами обиды, – пустите!..

– Своих резать? Ах ты, сукин ты сын! Да тебя связать надо, – удивленно говорил один из горняков, державший его.

– А он его за что вдарил? – в сердцах сказал партизан из крестьянского взвода, державший Казанка за руку. – Ведь он его как зызнул!.. Тиха, тиха, Сема… Пьянствуете сами, а тады деретесь…

– Кто пьянствует? Ты кто… ты про кого сказал? – вспылил горняк, отпустив Казанка и надвигаясь на партизана.

– А ты что за спрос? – взбеленился тот. – Что ему Семка сделал, что он его зызнул эдак?

– Нет, ты про кого сказал?!

Они, сомкнувшись грудьми, стояли друг против друга, сами вот-вот готовые подраться.

Крестьяне одного села с партизаном из крестьянского взвода полезли сквозь толпу на помощь к нему. Горняка оттаскивали своего за руки.

– Я ему покажу, кто пьянствует! – кричал горняк, порываясь к партизану.

– Нет, то у вас по рудниках людей режут!.. То у вас по рудниках головорезы!.. – отругивался партизан.

– Да будет вам! И еще при хунхузах…

– Во, петухи!..

– Я его все одно зарезю, – дрожащим голосом говорил Казанок, отряхивая свою шапочку. – Все одно зарезю… Не уйдет он от меня…

Кирпичев, обозленный тем, что весь этот скандал разыгрался на глазах у хунхузов, и боясь, что из барака вот-вот выскочат командиры, грубо схватил под руку присмиревшего Сумкина и потащил его на партизанскую половину.

– Скотина ты, а не человек, – шепелявя, гневно говорил он ему. – Ах ты, скотина, скотина…

Дверь барака распахнулась, и Гладких, Сеня и Ли-фу, за ними Ка-се и еще несколько хунхузов вышли из барака. Хунхузы, завидев начальника, врассыпную, втягивая головы в плечи, некоторые даже на четвереньках, бросились к своим кострам. Казанок, воспользовавшись суматохой, тоже скрылся куда-то…

– Что тут такое? – удивленно спросил Сеня, глядя на первого попавшегося ему на глаза Судью – Ивана Ложкина, который в одной рубахе, держа в руках штаны, не мигая смотрел на него.

– Табачку трошки разжились… ничего, – смущенным басом сказал Судья.

– Табачку? Что?! – взревел Гладких. – По местам! Н-ну?!

Партизаны, виновато подталкивая друг друга, уходили на свою половину. Из-за барака донесся тонкий гортанный голос Ка-се, послышались звуки ударов.

– Что у вас было тут? – подходя к головному костру, строго спросил Сеня у Кирпичева, который при его приближении быстро накрыл пиджаком голову распластавшегося у костра Сумкина.

– Хунхузов малость поагитировали, – сказал Кирпичев, выказывая в улыбке свой беззубый рот. – Ты, ничего, не бойся… худого не было…

– Кто это?

– Сумкин… Хворает чего-то.

– Что же вы его, хворого, на переднюю линию? – укоризненно сказал Сеня. – Вы его в лес уведите…

– И то, и то… – торопливо сказал Кирпичев.

XXI

Было уже около полуночи; в тайге все стихло; партизаны укладывались спать; в передней линии Гладких сердито выговаривал кому-то.

Пока Сеня добрел до своего костра, ноги его промокли от росы. Каша совсем остыла, да и есть расхотелось. Сеня подложил в огонь хворосту, подсушил ноги, потом, подмостив под голову сумку и завернувшись в шинель, растянулся подле костра.