Том 2. Последний из удэге

В двух первых частях романа автор, подробно воспроизводя душевные метания Лены, еще довольно бегло говорил о деятельности большевиков – Петра Суркова, Алеши Маленького и других. Избранные писателем ситуации требовали соответствующих средств изображения. В критике завязался спор не только об актуальности «Последнего из удэге», но и о правомерности тех художественных приемов, с помощью которых здесь раскрывались сложные и противоречивые душевные движения таких людей, как Лена Костенецкая.

В центре дискуссии оказался вопрос о художественном методе А. Фадеева, о характере и размерах воздействия на него Л. Н. Толстого.

Овладение опытом Л. И. Толстого было для А. Фадеева сложным и длительным процессом. В конце 20-х – начало 30-х годов, оставаясь самобытным художником, А. Фадеев испытал большое влияние Толстого. Влияние это сказалось и в характере обрисовки внутренней жизни героев «Последнего из удэге», и в стиле романа, с классическими формулами «не потому… а потому», «несмотря ни на что», и в противопоставлении кажущегося и истинного в человеке, и т. д. При этом перед писателем стояла задача творчески переработать толстовское влияние.

В статьях тех лет речь шла чаще не о том, насколько А. Фадееву удалось решить эту задачу, а о том, является или не является он «толстовцем» в философском и эстетическом отношениях. Случалось, что его изображали правоверным «толстовцем». Овладение толстовским искусством психологического анализа иные критики считали отказом от «метода пролетарской литературы». Внимание к внутреннему миру, нравственному облику отдельного персонажа они отождествляли с игнорированием классовой сущности людей (Д. Мирскин), с «толстовским биологизмом» (С. Нельс).

Тезис о «рабской зависимости» А. Фадеева от Л. Н. Толстого вызвал категорическое несогласие А. Луначарского. В 1929 году, еще раз подчеркивая важность учебы у классиков, он писал:

«Форма у Фадеева очень близка к Толстому… Форма у Шолохова – насыщенная реалистическая форма, к которой поднимались многие наши классики, выражая большие бытовые явления.

Повредило это Шолохову и Фадееву? Конечно, нет, как не повредило это направление и всей пролетарской литературе».

А. Фадеев, в свою очередь, посчитал нужным принять участие в полемике, вновь подтвердив, что у своего великого учителя он воспринимает не философию, а достижения реалистической формы. Имея в виду утверждения оппонентов, он заявил в 1929 году: «Если разум и поведение героев подчинены подсознательному началу в человеке, то есть Фадеев дает одностороннее и неправильное представление о человеческой психике, то, очевидно, нужно бить тревогу и постараться, чтобы Фадеев сошел с этого пути, потому что это – путь неправильный». Подобное предположение автор «Последнего из удэге» отверг. В заметке «Небольшое поучение», опубликованной в 1932 году, он упрекал тех критиков, которые игнорировали общественно-классовую направленность романа и строили свои выводы на одной фразе, характеризующей богача Гиммера[8]. «…В самой этой фразе, – доказывал А. Фадеев, – нет решительно ничего толстовского, противоречащего марксизму».

Защищая свой творческий метод, наши реалистические традиции, А. Фадеев отнюдь не утрачивал критического отношения к собственному труду. Его обеспокоили весьма сдержанные отзывы о «Последнем из удэге» со стороны некоторых литераторов-единомышленников и тем более отрицательная оценка Горького. Вспоминая о работе над первым томом и говоря о себе в третьем лицо, А. Фадеев на собрании писателей в апреле 1937 года заявил: «Фадеев сидел на Дальнем Востоке и, прочитав в статье о том, что роман у него очень плохой, как написал Алексей Максимович про первые книги „Последнего из удэге“ (причем было сказано, что автор сам знает, что роман плохой), действительно обеспокоился этим обстоятельством и старался писать лучше. И по оценке критики и читателя третья книга оказалась несколько лучше первых двух».

«Очень плохой» – явное преувеличение. Но нельзя не заметить композиционных недостатков произведения, связанных с тем, что линия Лены стала играть слишком большую роль по сравнению с линией активных революционеров. Поэтому мотивам «правдоискательства» кое-где уделялось чрезмерное внимание, в то время как образы Петра или Алеши были обрисованы слишком эскизно.

В период работы над третьей частью романа А. Фадеев совершил длительные поездки на Дальний Восток, ознакомился с изменениями, происшедшими в экономике и быте некогда дикого края, в судьбах людей. Вспоминая в 1937 году об этих поездках, писатель связывал их с новым этапом в работе над «Последним из удэге». Создание двух первых частей романа, утверждал А. Фадеев, убедило его, что «нельзя писать о прошлом, не зная хорошо настоящего», и что художнику полезно переменить обстановку, не ограничиваясь одной литературной средой. Третью часть романа автор считал ответом на горьковскую критику «Последнего из удэге».