Том 2. Повести. Рассказы. Очерки (1918-1938)

— Почему молчит Халиновский? Не уснул ли?

— Халиновский! Халиновский! — взывает Людмила Попова — телефонистка. — Как вы себя чувствуете? Хорошо? Что, что? — и кричит Симонову: — Давай на нос! Берите на нос!

Лебедка работает.

— Стоп, стоп!

Подает голос второй водолаз. Ему нужно ориентироваться в темной воде, для этого он усиленно травит воздух, на поверхность пачками взлетают пузыри, вода как бы закипает. Телефонистка говорит:

— Вы спрашиваете, где пузыри? Пузыри под «Декретом». Что? (Водолаз перемещается.) Теперь пузыри на два метра от правого борта «Декрета».

— Потрави!

— Есть потрави! — отвечает лебедка и дает ход в обратную сторону.

— Сто-о-о-п!!!

— Есть стоп!

— Потрави!

— Майна помалу!

А часть краснофлотцев с механиком работает на шлюпках возле понтона, продевает в клюзы концы стропа. Так идет время. Солнце греет вовсю, мы в летних костюмах. Вдруг Людмила Попова кричит, как в экстазе:

— Товарищи, Халиновский звонит в колокол! Халиновский! А ну еще! А ну еще!.. Ну, прямо как подводный звон из града Китежа… Что? Колокол на рубке «Садко»? Чудесно… А ну еще! Что, что? Вира, помалу!!

— Вира помалу!..

— Есть вира помалу!

Ф. И. Крылов говорит нам:

— Подготовительные работы продлятся долго. Надо заправить полотенца, срастить их с понтонами, проверить прочность стропов. Придется выписать запасные новые стропы из Ленинграда… Словом, вы можете на это время поехать на Нивастрой, в Хибиногорск. А к подъему я вас вызову.

Вот вылез второй водолаз, весь облепленный тиной, водорослями. Вскоре кончилось время и другому. Сразу тащить его нельзя. Халиновский минут двадцать отдыхал на верхней палубе «Садко». Лицо Людмилы Поповой расплывается в лунообразную улыбку, она приятно сообщает нам:

— Халиновский сидит и распевает «Сердце красавицы». Не желает ли кто послушать?.. Продолжайте, Халиновский, продолжайте!.. У вас прекрасный тенор. Что?.. Ха, ха!.. Ничего подобного, ха, ха… Какой вы шутник… Что? Мерси.

Через неделю, завершив поездку по новостройкам, мы вернулись на «Декрет». Все было готово к подъему. «Декрет» отведен от «Садко» метров на пятьдесят. Буйки по бокам, вешки над кормой и над носом точно обозначали положение затонувшего корабля. Было тепло и полный штиль — море застеклело. Казалось, все сулило удачу. Однако начальство, водолазы, команда были возбуждены, нервны. Всплывет «Садко» или нет? Вот вопрос, который гвоздем засел в их сердцах и сознании. Все шесть пар понтонов продуты наполовину, то есть на сто тонн каждый из понтонов. Работа компрессоров на «Декрете» приостановилась. За борт свисали вермишелью шланги, они уходили под воду, к невидимым теперь понтонам, прижавшимся к двум бортам «Садко».

Внешне спокойный, как всегда улыбчивый, но внутренне взбудораженный, Ф. И. Крылов говорит нам:

— Ну, вот. Сегодня мы проделаем не подъем, а, так сказать, генеральную репетицию подъема. Дадим полное дутье всем понтонам и посмотрим, что из этого получится. Если стропы не лопнут, корабль всплывет. Но боюсь, что стропы опять разъедутся в сплесенях. Поэтому и говорю: сейчас будет лишь проверка, репетиция подъема.

Время было обеденное. Мы воспользовались всегда любезным гостеприимством хозяев и спустились в кают-компанию. Наверху был отдан приказ дать полное дутье до двухсот тонн четырем кормовым понтонам.

Мы вели разговоры, гадая, всплывет корабль или заартачится. Хозяева шутили, бодрились, но видно было, что им не до шуток, что одним ухом они чутко прислушиваются к малейшему наверху звуку. А там, наверху, во всю кипела жизнь: слышались возгласы, топот, работа компрессоров. То один, то другой из начальства выходили наверх, вновь возвращались. Вот упитанный, во всем белом, юнга, похожий на толстомясую краснощекую девушку, притащил нам в огромнейших чайниках чай.

И вдруг наверху что-то случилось. Над нашими головами дробный бегучий топот, смятение, невнятные выкрики: «оо-шо-шо-шо…»

— Пошел!.. — вскочил Крылов. «Садко» пошел! — И мы все бросились за ним на палубу.

По морю шло волнение. «Декрет» качнулся. Два понтона, вырвавшись из глубин, плавали, подобно китам, огромные, мокрые. Вода возле них бурлила и пенилась. Через мгновение с шумом гневно взлетел на поверхность третий, за ним — четвертый понтон. Вода каскадами ниспадала с их гладких боков, вода клубилась, кипела, стала изжелта-белой. «Декрет» опять закачался. И не успела утихнуть стихия воды, как на двух шлюпках плыли к месту аварии краснофлотцы, боцман, механик, водолазы. Вот подлетели к понтонам, и — лишь глазом моргнуть — люди махом, как в цирке, на скользкую гладь бочкообразных чудовищ-китов бежали, скользили, валились, вставали, ползли к клюзам, выхватывали концы порвавшихся стропов, отвинчивали вентили, чтоб выпустить: воздух, что-то кричали…

— Что, сплесени, что ли, разошлись?! — запрашивали с «Декрета».

— Они! Они, дьявол их дери, чтоб им лопнуть, чтоб их бабушке в неглыбком месте утонуть!.. — влобно неслось с понтонов.