Том 2. Повести. Рассказы. Очерки (1918-1938)

Вот порвавшиеся стропы уже на палубе «Декрета». Так и есть: разошлись концы стропов в сплетении (в сплесени). Для прочности все сплесени сжаты были железными жомами (струбцинками), но при натяжении стропы вытянулись до отказа, их диаметр стал меньше, струбцинки поэтому перестали работать на сжатие; они теперь свободно ходили по тросу, как кольцо по смазанному мылом пальцу. Причина расхождения сплесени: сердечник (центральная часть троса, стержень) должен быть не стальной, как здесь, а пеньковый, сталь прядей троса (проволок) должна быть более мягкой, чем здесь, иначе при сплетении конца с концом вместо трения, вместо въедания пряди в прядь получается вредное скольжение. Вывод: надо заменить старые стропы новыми, удовлетворяющими техническим условиям, добытым при опытной практике по подъему «Садко».

Значит, подъемным работам волей-неволей суждено затянуться. Но на лицах начальства на этот раз я не заметил никакого уныния. Напротив, в голосе сталь, в жестах упорство, в глазах вера в победный исход всего дела.

— Это ерунда, что сорвалось, — говорит Фотий Иванович. — Мы еще учимся. Такого типа работа — первый наш опыт. Но будьте уверены: «Садко» мы вырвем зубами. «Садко» будет наш!..

Мы облегченно вздохнули. Поверхность снова спокойного моря то здесь, то там змеилась белыми змейками: змейки крутились, шипели, плевались малыми брызгами. Это из всплывших шлангов выходил сжатый воздух.

Второй раз мы приехали в Кандалакшу вскоре после подъема «Садко». Погода теплая, тихая. Кой-где на темени гор белеют каймы недавнего снега. Воздух прозрачен. От Кандалакши прекрасно виден за пятнадцать верст остров Богомолиха, «Садко» и спасательный караван. Мы спешим туда на колхозном боте. Возле берега кажет круглую башку чернолобый тюлень. Он играет подобно дельфину, пускает круги и скрывается. Мы идем вперед. На нас надвигается сказка. Вот он, «Садко», драгоценный утопленник, столько лет пролежавший на дне. Впрочем, не был он мертв, он был лишь в летаргии. И вот, подхваченный руками и знанием геркулесов-эпроновцев, он приподнят теперь из черных пучин Белого моря, он еще не проснулся совсем, он щурится, но грудью глядит уже в небо, в свет и простор. Он щурится, ничего не может понять: где губернатор, где монах в черной рясе, где все другие? Местность та же, но времена, но люди не те. Он вспоминает толчок, сильную боль, вздрог всего корпуса, распоротое брюхо свое, падение вниз и безмолвие. А это что за народ? Какие-то здоровые дяди с загорелыми лицами суетятся на нем и возле него. И еще какой-то небольшого роста человек: он, видимо, главный, он командует. Его называют «товарищ начальник». Что значит — товарищ? Ведь начальник одно, а товарищ — другое. Нет, ничего не может понять спасенный «Садко».

Карабкаемся по ужаснейшей веревочной лестнице — штормтрапу — на высокий борт «Декрета», она отвесно падает вниз и болтается. Это, я вам доложу, с непривычки акробатика трудная. Осматриваемся. Нас приглашают к обеду. Начальство любезное. Обед так себе. Фотий Иванович Крылов с нами. Угощает, шутит. Однако видно, что он очень переутомлен, силы надорваны. Ему нет сорока, а его густые, торчком, вихры над высоким лбом — с проседью. О Крылове надо много писать, его жизнь есть путь подлинного революционера и преданного строителя социализма. Он всегда на деле, всегда там, где требуется воодушевление, натиск, последний удар воедино собранных сил.

За обедом ведется живая беседа о том, как был поднят «Садко». После аварии с понтонами были поставлены новые стропы (тросы) из более мягкой стали и несколько толще старых. 14 октября, в половине четвертого, кормовым понтонам дано было полное дутье. Вдруг резко забила рында (звон в колокол), на поверхности воды дрогнули боковые вехи «Садко», а кормовая легла плашмя, вода пошла винтами, забурлила, пожелтела, запенилась белым валом, с глубин тяжело поднялась корма чудовища, облепленная ракушками, медузами, илом, водорослями. Присутствующих охватила лихорадочная оторопь и радость: сбросив с себя бурлящие каскады вскипевшей воды, корма остановилась, понтоны на месте, стропы и полотенца крепко держат тяжкий груз. Значит, наконец подъем совершен! «Садко» стоял в воде в наклон, он оперся носом в грунт, а корму выставил на поверхность. Спустились темные сумерки. Полный подъем отложен на завтра. На спасательной флотилии в эту тревожную ночь почти никто не спал. Лучи прожекторами освещали корму застывшего чудовища.