Том 2. Рим / После Рима

Что меняет Пушкин в державинском образце? Во-первых, четкость членения становится еще сильнее: все строфы без исключения кончаются точками и вдобавок последняя строка каждой строфы укорачивается, усиливая межстрофическую паузу. Во-вторых, тема времени и вечности сокращается еще больше (из «вечного» и «несокрушимого» памятник становится «нерукотворным» и «непокорным», а народная память – всего лишь «долгой») и, что важнее, вслед за ней начинает сокращаться и тема пространства («вселенная» заменяется равнозначным «подлунным миром», но ориентирован он не на «славянов род» – по крайней мере занимающий какое-то место в пространстве, – а на «пиитов», одиноко рассеянных по свету; «Русь великая» упоминается, но обозначается не через моря и реки, а через нечто более преходящее – названия четырех народов; таким образом, как у Горация длительность времени сокращалась от первого упоминания ко второму, так у Пушкина сокращается протяженность пространства). В-третьих, перечень поэтических заслуг остается трехчленным, но формулировки их уже утрачивают горациевскую антитетичность и вместо индивидуального своеобразия, как у Державина (панегирик – и забавный слог… и т. п.), на первый план выступает их общечеловеческая простота («чувства добрые» – а именно любовь к свободе и «милость к падшим»). В-четвертых, Муза остается личной Музой-спутницей, но поведение ее утрачивает все черты человеческих чувств и становится отвлеченно-бесстрастным: не гордость («не требуя венца» – прямая полемика с традицией), не презрительность, а равнодушие и к людской хвале, и к людской хуле. Заключительный стих «И не оспоривай глупца» (и хвалящего, и клевещущего) довершает этот образ; загадочность его была предметом многих споров, но к нашей теме они не относятся.

В результате центр тяжести стихотворения смещается с начальной темы вечности и серединной темы пространственной шири на психологическую тему концовки (представленную когда-то у Горация, как мы помним, однимединственным словом «гордость»). В соответствии с этим смещением перестраивается и образность всего стихотворения. Вещественные образы и признаки вытесняются невещественными, духовными: вместо гор и рек является «язык», вместо языка («славянов род») – поэзия («хоть один пиит»), «часть меня большая» называется своим именем – «душа», вечность памятника определяется не «металлов тверже он», а «к нему не зарастет народная тропа». Духовные свойства и признаки как бы теряют эгоцентричность, из «качеств в себе» становятся «качествами для других»: «добродетели» превращаются в «чувства добрые» (такие, как «милость к падшим»), а самодовольное «могучий из ничтожества», «известный из безвестности» неожиданным образом переключается с поэта на его грядущего читателя-тунгуза, о котором сказано, что он лишь «ныне дикой». Наконец, все стихотворение обрамляется двумя религиозно окрашенными образами: в начале это эпитет «нерукотворный» (для всякого русского читателя ассоциации с «нерукотворным образом» будут здесь ведущими, а с «нерукотворной горой» из надписи В. Рубана на монумент Петра I – лишь вспомогательными); в конце это строка «Веленью Божию, о муза, будь послушна» (у Горация в поле зрения поэт и над ним Муза, у Державина – одна Муза, у Пушкина – Муза и над нею Бог). Так преображается поэтика «Памятника», переходя из древней литературы в литературу нового времени.

КОМПОЗИЦИЯ «ПОЭТИКИ» ГОРАЦИЯ

Текст дается по изданию: Очерки истории римской литературной критики / Отв. ред. Ф. А. Петровский. М.: Издательство АН СССР, 1963. С. 97–151.

1

«Поэтика» (Ars poetica) – условное название большого стихотворного послания (476 гекзаметров), написанного римским поэтом Горацием Флакком не раньше 23 года до н. э. и не позже 8 года до н. э. Послание обращено к отцу и двум сыновьям Пизонам – аристократическому семейству, близкому к литературе, – и содержит длинный ряд предписаний, главным образом нормативного характера, относящихся к поэтическому искусству. Наряду с «Поэтикой» Аристотеля оно является важнейшим среди известных нам немногих памятников античной поэтической теории.

Собственно, это все, что можно с достоверностью сказать об этом произведении. Когда же мы переходим от констатации фактов к их истолкованию, мы тотчас оказываемся в области спорных и противоречивых мнений.