Том 2. Тем, кто на том берегу реки

«Здесь прекращаются записки Петра Андреевича Гринева. Из семейственных преданий известно, что он был освобожден от заключения в конце 1774 года, по именному повелению; что он присутствовал при казни Пугачева, который узнал его в толпе и кивнул ему головою, которая через минуту, мертвая и окровавленная, показана была народу. Вскоре потом Петр Андреевич женился на Марье Ивановне. Потомство их благоденствует в Симбирской губернии. – В тридцати верстах от *** находится село, принадлежащее десятерым помещикам. – В одном из барских флигелей показывают собственноручное письмо Екатерины II за стеклом и в рамке. Оно писано к отцу Петра Андреевича и содержит оправдание его сына и похвалы уму и сердцу дочери капитана Миронова. Рукопись Петра Андреевича Гринева доставлена была нам от одного из его внуков, который узнал, что мы заняты были трудом, относящимся ко временам, описанным его дедом. Мы решились, с разрешения родственников, издать ее особо, приискав к каждой главе приличный эпиграф и дозволив себе переменить некоторые собственные имена.

19 окт. 1836 Издатель».

Пушкин специально передал роман цензору Корсакову, с которым у него были давние приязненные отношения и который благодаря этому согласился поддержать пушкинскую игру. Цензор запросил Пушкина:

«Благоволите уведомить: … объявить ли мне в цензуре, что рукопись эта (неизвестного автора) доставлена вами; ибо окончание ее обличает вас – в издании этой повести?»[102].

Но Пушкин не хотел, чтобы его имя в любом качестве связано было с романом:

«О настоящем имени автора я бы просил вас не упоминать, а объявить, что рукопись доставлена через П. А. Плетнева, которого я уже предуведомил»[103].

Немаловажно в этом плане, что Пушкин после целого ряда вариантов фамилии «автора записок» остановился на исторической дворянской фамилии, достаточно распространенной с XVI века и существовавшей в пушкинские времена. Это делало вполне правдоподобной версию доставления рукописи от внука Гринева.

Пушкин сознавал, что, когда об исторических катастрофах прошедшего века повествовал известный стихотворец, автор «Кавказского пленника», «Бахчисарайского фонтана» и даже «Полтавы», «первый наш романтический поэт», это воспринималось читателем в одном ряду с «Юрием Милославским» или – в лучшем случае – с романами Вальтера Скотта. Но Пушкину необходимо было другое качество отношений с читателем.

Когда о тех же событиях рассказывал очевидец, с ясными бытовыми и психологическими чертами той эпохи, читательское сознание должно было реагировать по-иному. Это была попытка сломать стереотип, убрать литератора, сочинителя и поставить между читателем и собой свидетеля, близкого среднему уровню дворянского сознания. Сочинитель – фигура экзотическая и несколько подозрительная. То ли дело свой брат офицер в небольших чинах, сельский дворянин! Традиция «домашних мемуаров» привычна, понятна, оправданна для читателя[104].

Читательское недоверие к достоверности художественного исторического текста связано, в свою очередь, с восприятием времени как категории, непоправимо отрывающей одну группу событий от другой, перечеркивающей минувшие события, делающей их как бы не бывшими. Человеческое сознание привычно делит исторический процесс на прошлое и настоящее. (Будущее – понятие более сложное, и механизм его восприятия несколько иной.) Одна из главных задач исторического романиста заключается в изменении этих привычных представлений.