Том 2. Тем, кто на том берегу реки

Такая структура необходима, ибо исследуется не просто крупная и многообразная личность, но судьба целого человеческого типа.

Структура романа, как видим, напоминает «Дело султана Джема». Но подход к проблеме достоверности, «безусловности», тот же, что у Давыдова и Кросса.

Если Чабуа Амирэджиби в своем романе старается заслонить себя множеством свидетелей и создать атмосферу жесткой объективности, возникающей на пересечении субъективных свидетельств, то Булат Окуджава в «Путешествии дилетантов», публиковавшемся в 1976–1978 годах, оставаясь внутри интересующего нас жанра, интерпретирует прием совершенно по-иному.

Роман Окуджавы неотразимо обаятелен не мастерством имитации мемуаров отставного поручика Амилахвари – о точности имитации автор заботится мало. У него другая задача и другое отношение к личности рассказчика. Он не конструирует личность «безусловного автора». Он старается встать на место Амирана Амилахвари, стереть разницу между рассказчиком и собой. «И поручиком в отставке сам себя воображал…» – не простодушная песенная строка. Это несомненное свидетельство, характеристика приема.

Обаяние романа – именно в отсутствии четкой границы между Окуджавой и Амилахвари. А это, в свою очередь, рождает ту доверительность тона, то интонационное тепло, которые заставляют верить в историческую реальность происходящего. И поэтому художественное открытие Окуджавой конкретно-эпохального явления – вторжения самодержавного, основанного на равенстве рабства государства в частную, интимную жизнь человека в николаевские времена, – художественное открытие нового уровня несвободы по сравнению с предшествующими периодами выглядит столь убедительно. Две сильные и пронзительные ноты звучат в романе. Ностальгическая нота, достигающая предельной высоты в «тифлисском эпизоде», и нота трезвого отчаяния оттого, что прелесть этой романтически воспринятой давней жизни разрушается от проникновения щупалец деспотизма в сферу «частного бытия», в духовный, любовный эдем русского дворянства с прекрасной душой. Новый уровень деспотизма в николаевское царствование, когда идеальной установкой стало формирование личности каждого подданного в самодержавном духе, показан Окуджавой с остротой личного горя.

Это особый вариант приема – не реальный автор подменяется фигурой, воссозданной с максимальной историко-психологической достоверностью, а рассказчик подменяется авторской личностью. Имя рассказчика оказывается псевдонимом Булата Окуджавы. Таким образом, реальный автор не остается титульной фикцией, но вступает в непосредственный личностный контакт с читателем под именем Амирана Амилахвари.

Характер приема, конечно же, определен особенностью литературной судьбы Окуджавы – исполнителя своих песен, пришедшего к романной форме в атмосфере постоянного общения с воспринимающей аудиторией. Восприятие песен Окуджавы в его собственном – личном (не через пластинку) – исполнении и восприятие «Путешествия дилетантов» – глубоко родственны.

Но «Путешествие дилетантов» – исторический роман. И важную корректирующую функцию в нем выполняют письма персонажей, «художественные документы эпохи», не дающие роману стать монологом реального автора, то есть литературной игрой.

7

Пожалуй, ближе всего в современной исторической прозе, по роли реального автора во взаимоотношении художественного текста и читателя, стоят два очень разных романа двух очень разных авторов. Речь идет о «Путешествии дилетантов» Булата Окуджавы и «Двух связках писем» Юрия Давыдова.

После «Судьбы Усольцева», классического образца жанра имитированных мемуаров, Давыдов опубликовал роман об Александре Михайлове «Завещаю вам, братья…». Необычайно чуткий к роли формы писатель, Давыдов, не отступая от принципа, решительно сдвигает прием. «Завещаю вам, братья…» – не записки, не мемуары, но живой рассказ свидетеля, который должен быть записан. «Рассказ кончен, а книга не начата. Слабею и гасну, однако возьмусь. И все, что вы вечерами слышали, положу на бумагу…» – говорит Владимир Зотов, второстепенный русский писатель, либеральный интеллигент, оказавшийся причастным к деятельности «Народной воли». Но, ведя вечерами свой устный рассказ, Зотов заставляет тех, к кому он обращается, читать вслух записки одной из участниц революционной борьбы. Получается сложная жанровая комбинация. Причем записки со всеми чертами подлинности принадлежат вымышленной Анне Ардашевой, а устный рассказ, монолог героя, не оформленный как документ, – реально существовавшему Зотову.

Жанровая комбинация романа о Михайлове была этапом перед написанием романа «Две связки писем», принципиально нового в жанровом отношении. Этот роман подводит итог историческому циклу Юрия Давыдова о революционерах-народниках: «Глухая пора листопада», «Завещаю вам, братья…», «На скаковом поле, около бойни…». «Судьба Усольцева», сюжетно-хронологически не входящая в цикл, есть концентрат нравственной проблематики цикла.