Том 2. В стране любви. Марья Лусьева

– Ага! То-то! Во всяком другом южном городе, тем более на границе Франции и Италии, где приличную красоту ух как ценят, ты была бы окружена молодежью… Здесь тебя не замечают так же, как не замечают природу. И по той же причине. Не надо тутошней толпе ни природы, ни женской красоты, ни искусства. У них тут лучший по силам театр в Европе. Шаляпин поет, Фелия Литвин, Рено – самые первые знаменитости. Но, знаешь, это выходит совершенно так, как, бывало, у меня на обедах: мы, именитые, едим, а на хорах нанятые музыканты играют, – это нужно для обстановки, но никто их не замечает. Подают тюрбо выписное, – черт ли слушает, что в это время, пока вилки серебряные по фарфору стучат, музыка рассказ Лоэнгрина играет. Так и здесь. Настоящее – одна игра. Другое все – обстановка. В одной зале – trente et quarante, а в другой – «Мефистофель» или «Валькирия». Здесь – rouge et noir, a выйди на террасу – вид, какого другого нет на земном шаре. Тут – рулетка, а вон там, в ресторане, букет кокоток, съехавшихся со всех столиц и подбирающих крохи, которые упадут им с игорных столов, потому что крохи – тысячные. Все устроено к удобствам и комфорту играющего человека до такой степени полно, что он уже даже не замечает своего блаженного комфорта, как воздуха, которым дышит, ни о чем-то ему не приходится подумать кроме игры. Казино на себя как бы поручительство берет: «Только играй, милый друг, играй себе, не развлекайся, а уж за все прочие твои потребности, физиологические и эстетические, я отвечаю – без всяких с твоей стороны усилий, будут они удовлетворены за первый сорт…» Удивительно, как еще тут церквей для всех исповеданий не настроили!.. У католиков и англичан есть, а русским приходится в Ниццу ездить. Следовало бы выстроить. Одними просительными молебнами в год окупилась бы постройка… Нет! ты подумай: пятьдесят лет тому назад здесь была голая скала, – вся земля, из которой поднялись теперь эти вековые пальмы, бананы, бамбуки, приехала сюда из Франции и Италии на спинах мулов… Единственное место в Европе, где нет ничего своего, – даже земли! – ничего, кроме скалы-подпочвы!.. Море обращено в гигантский аквариум, природа – в зимний сад, великие артисты, певцы, художники – в нечто вроде граммофона и кинематографа, играющих автоматически по востребованию, женщины – в разряженных гаремных кукол, которые ждут своей очереди, как базарный товар, без всяких иллюзий… Выбежит выигравший счастливчик на веранду, свяжется с тою, которая наряднее в глаза бросилась, рассыпется билетами или золотом, избудет минутку возбуждения, и назад, в казино!.. Все здесь между двумя ставками! Faites votre jeu… Rien ne va plus!..[277] О проклятые черти! И когда только провалится она в тартарары свои обратно, эта из ада вынырнувшая скала!

В таких-то веселых разговорах добрались мы до весьма красивой виллы с маленькою вывескою справа входной двери «Pension de Famille»[278], слева – «Sage Femme»[279]. Вид был такой приличный, что я даже усомнилась было: туда ли меня завел проводник мой полоумный?.. Но он принялся бесцеремоннейше дубасить в дверь обоими кулаками и орать таким зычным басом, что я даже испугалась:

– Тише вы! Соседей разбудите! Привлечете к нам всеобщее внимание… Что хорошего?

Но он:

– Наплевать! Эта штука тут нарочно повешена, чтобы, в случае ночного шума, была отговорка и никто не смел бы заявлять претензии и жаловаться…

И показывает на дощечку «Sage Femme». Ухмыляется:

– Остроумно, не правда ли? Не слышится ли тебе, Люлюшка, нечто инфернальное в самой идее – объявить себя повивальной бабкою в Монте-Карло? Повивальная бабка в Монте-Карло – это что-то вроде адмирала швейцарского флота либо лейб-гвардии пономаря! Как будто здесь рожают!.. Ведь это же просто неприличие для метрического свидетельства: «Родился в Монте-Карло». А ведь, бывало, оно, – случалось даже в самом казино, но это уж просто потому, что маменька заигралась и не приняла своевременно к сведению, что для нее le jeu est fait![280] Либо из игроков кто-нибудь, не считаясь с месяцами почтенной соседки, двинул ее локтем под ребро… К слову спросить: тебя не толкали?

– Еще и как!

– Вот тебе и красавица!.. Говорю тебе: здесь, как на пожаре… Эй, да что же вы там? все перемерли, что ли?.. Фелиси! Антуан! Ашиль!..

Открылось окно. Выставилась женская голова.

– Ого! Сама Мари-Анет! – пробормотал мне Бастахов, стихая, – bonjour, madame![281] я к вам…

– Это вы шумите, мосье Поль? – сурово заговорила женщина. – Кажется, я в последний раз категорически заявила вам, чтобы вы оставили меня в покое? Что же мне – полицию, что ли, прикажете приглашать против вас?

– Извините, мадам, но вы напрасно напоминаете давешнее, – сказал Бастахов, видимо смущенный и униженный. – Я сегодня к вам совсем по другому делу…

– Дела имеют для себя день, а не раннюю зарю.

– Но – я привел к вам новую постоялицу, madame! Понимаете? Новую постоялицу! – воскликнул Бастахов с горячностью и даже стукнул кулаком в грудь. Разве ваш пансион полон? Разве все комнаты заняты? – Разве вам не нужны пансионерки?