Том 2. В стране любви. Марья Лусьева

– Вы, господа, можете верить мне или не верить, – это ваше дело, но даю вам слово мое, клянусь вам всем, что мне свято: если я тогда встала и пошла за ним, то исключительно потому, что охватила меня страшная жалость к нему, этому горемычному человеку, когда-то удившему меня в белом вине на приманку сторублевых бумажек, – такие у него ноты в голосе звучали, когда он о двадцати франках говорил, что во мне вся кровь закипела и к лицу прилила, и слезы на глаза выступили.

«Будь, что будет!» – думаю. Пойду, посмотрю. Закабалить себя я не позволю, – не такая я теперь уже наивная дурочка, как была, да и трудно это с иностранкою, до консула-то недалеко… А зарок, действительно, приходится нарушить: надо же как-нибудь выйти из положения невозможного и перебиться до получения денег из России. Не пропадать, же на улице, как собаке, покуда жандармы, бесчувственную, подберут, да вон, уже и сейчас мне есть хочется, а к утру я от голода совсем волком взвою… Главное же, – пусть этот несчастный не думает, что я какая-нибудь неблагодарная. Конечно, из того, что он на нас тогда, будучи в богатстве, денег перешвырял, я ни грошиком не попользовалась: все поделили Адель и старуха Рюлина, – но все-таки был же он великодушен и щедр, а вот теперь дрожит голосом при одном помышлении о двадцати франках… Доставлю же ему двадцать франков эти! Куда ни шло, где наше не пропадало и была не была! Это все равно, что нищему милостыню подать.

Повел Бастахов меня переулками. Ведет и все ворчит себе под нос о двадцати франках. Давно, должно быть, у него их в кармане не было.

Переулки очаровательные, розами заплетенные, из-за оград пальмы подымаются, плющи по ним вьются… Чудо! Вижу все это в первый раз и изумляюсь:

– Как красиво!

– Что?

– Природа, говорю, какая здесь очаровательная…

– А, да, природа… В насмешку дана.

– Почему же в насмешку, господин Бастахов?

– Потому что лучше, чем здесь, ее нигде нет, но здесь она никому решительно не нужна, и никто ее не замечает. Ты – до сих пор – природу замечала? Море? Горы? Небо? Корниш? Кап Мартен? Тюрби?

Я должна была сознаться, что нет.

– То-то вот и есть… Природу здесь видят только те, от кого игорный дьявол отступился; то есть, – кто так просвистался, что даже черту ни к черту негоден стал. Природа для нищих. Для тех, кому закрыт вход в казино… Природа, любовь – все это, милая моя, не от здешнего мира. Вот ты – красивая, молодая и, что называется, заманчивая женщина. На водах, где-нибудь, в Aix les Bains[276], в Виши, за тобою тянулся бы длинный хвост ухаживателей, вздыхателей, поклонников. Скажи, пожалуйста, правду: был ли у тебя с тех пор, как ты сюда приехала, хоть один этакий – приличный, как говорится, – роман? Ухаживали за тобою? Старались познакомиться? Получала ты букеты? письма?

– Нет, конечно. Полагаю, что если бы было что-нибудь подобное, то я не сидела бы на бульваре в пятом часу утра и без единого су в кармане.