Том 2. Вторая книга рассказов

– Отчего? Вы еще будете слишком слабы? Можно подождать, хотя, конечно, чем раньше, тем лучше.

– Нет, я совсем уйду, я умру скоро. Но вот что, я могу дать письмо к игуменье, чтобы вас приютили, здесь всю Пасху пробудет одна черничка, если не скучно, с ней и поехать можно.

– Отлично, только я все-таки надеюсь, что с нами вы поедете.

Марина промолчала, потом вдруг сказала тихо:

– Вы, Софья Карловна, любите Иосифа Григорьевича? Вы его не оставляйте, чтобы у меня сердце не болело; с Андрей Ивановичем, с вами, Бог ему даст прийти в покой.

– Я люблю Жозефа, Марина, вы знаете.

Марина нагнулась к Соне и заговорила еще тише:

– Если б вы не были ему сестрой, вы бы пошли за него замуж?

– Что вы спрашиваете? И разве это важно? Я люблю его от всего сердца.

– Это не то. Жениться либо не жениться, может быть, и не важно, может быть, лучше и не жениться, как Андрей Иванович, но готовым быть на брак – вот так. По любви любить, не боясь. Как преподобные смолоду блудницами были или с рожденья девство хранили, но Бог дал нам щедрость любовную, что заставляет и былинку, и зарю, и человека, и Творца всем существом, всею душою и телом любить. А путь всякому свой, только бы живой огонь горел в человеке. Тогда и радость. А Иосиф Григорьевич такой; такой, только пути своего он не знал, как слепой котенок тыкался, но прозревает, слава Господу Исусу.

Соня прошептала:

– Я сама пути не знала, думала быть сильной, а сама слабее слабейшего, я нарочно делала скупым свое сердце, боялась и не знала.

Марина гладила слегка Соню и говорила:

– Все придет, Господь видит вас.

– Я так люблю Иосифа, что была бы готова на то, о чем вы говорите, и Андрея я люблю, и вас, и Виктора.

Марина встала перед Сониным креслом на колени и, целуя ее, говорила:

– Вот и прекрасно, весна красная лед растопит, и я люблю Иосифа Григорьевича и вас, Соня, люблю, и знаю, что не оставлю вас, хотя бы и умерла, как Павлуша меня не оставил.

Соня склонилась к Марине и, прижимаясь маленькой грудью к худому и горячему стану другой, плакала, говоря:

– Растопилось, растопилось, Господи прости меня. А я думала, что вы не любите меня, осуждаете.

– За что, Сонюшка?

– За то, что я была в том обществе, знаете?

– Ну, что вспоминать, что оглядываться? Не всякий путь свой знает, как осуждать мы можем? А точно без таинств жизнь мертва, и таинства надлежит совершать священникам, получившим в церкви благодать на это.

Соня ответила:

– Вы знаете наших священников?

– Знаю, но благодать это не уменьшает. Помимо них она действует. Как в Прологе мы читаем, что недостойный иерей связанный лежал в темном углу, а таинства за него огнезрачный ангел творил, мирянам же виделось, что их приходский священник, которого они знали за человека слабого и грешного, дерзает преподавать им Тело и Кровь Христову. Недостоинство служителя – уж его дело с Богом, а таинства через него идут свято и неизменно!

– Тогда что же, молитвы, как заклинания, таинства, как колдовство, не святость, не откровенье нам дарит их?

– Что выше, что святее, что мудрее Исуса? В молитвах большая сила призывающая, пусть колдовство, что же дурного, но святое и таинственное: Таинство. И подумать: человек рождается для жизни крещеньем, возрождается вторым крещеньем – покаяньем, для любви – браком, для соединенья с Богом – причащением, велико и радостно и как истинно! За советом обратитесь к людям умным и добрым, для духовного разъяснения – к людям начитанным в Писаниях, а за необходимым для жизни, за требами – к рукоположенному таинственно, для этого благодать имеющему священнику. Ответ их велик перед Богом, но для нас сила их безмерна.

Соня молчала, перестав плакать, потом возразила:

– Но читали же вы, знаете, что благодать находит и не на посвященных и они прозревают и пророчествуют.

– Да, но таинств не совершают! Добро, когда такие избранники облекаются и священническою силою, тогда благость их неизреченна, но одним пророчеством не спастись.

– И вы верите, что теперь могут быть такие избранники?

– Благодать не оскудевает. И теперь есть, нужно только видеть зорко.

– Среди священников?

– И среди них, вероятно, есть такие и среди мирян, дух веет, где захочет, и ищет сосуда уготованного!

Опять помолчав, Соня поцеловала Марину, уставшую и тоже замолкшую, и прошептала:

– Спасибо, сестра милая, мать Марина.

– Что ты, Сонюшка, Господь с тобой.

– Ты научила меня и любить, и жить, и веровать.

– Полно, любить тебя сердце научило, жить – воля Божья. А Иосиф Григорьевич, тот пойдет по пути, сначала колеблясь, как ребенок на слабых ножках, идя от стула, потом радостно к матери побежит, крича: «Вот я хожу», а та смеется, сама не приближаясь, добрая, чтобы окрепли милые, резвые ножки и страх минул.

Марина умолкла и не ответила, когда Соня ее окликнула, та зажгла свечку, больная сидела, закрыв глаза, бледная.

– Что с тобой? Дать тебе воды?

– Ничего, устала я очень, да вот еще…

– Не говори больше, если это утомляет, волнует, вредит тебе. Спасибо и за то.

– Нет, это другое. Скажи, Иосиф Григорьевич не нуждается?

– То есть как?

– Ну так, деньги у него есть свои, кроме этого наследства?