Том 2

Тут пал я на колени и стал молиться, а после сказал: Бог поселил смятение в наших душах. Если рыцари того же мнения, что и Пута, — остается нам только отбросить мечи и молить о милосердии. Да выведет нас Дева Мария из юдоли теней и да освободит она нас!

Я считал неизбежным (и со мною так считали все верные), что Рудольф захватит нашу страну. Но этого не произошло. Чешские вельможи — за исключением Витековича — к нему не примкнули, и опекун королевича преградил дорогу Рудольфу. После этого был заключен мир.

Мой Бог, что это был за мир! Что за договор! Король Рудольф, правда, ушел не солоно хлебавши, но страну покинул и опекун королевича, поставив над нами другого правителя, — и повсюду снова вспыхнули междоусобицы. Кровь текла потоком, пожаров было больше, чем огня в самой геенне, а вздохи людей могли бы приводить в движение ветряные мельницы. Паны дрались с пражскими властями, города нанимали отряды для самообороны, их противники тоже обзаводились наемниками. Мое, твое, поп, не поп — какая разница! Сколько монастырей тогда разорили, сколько сожгли!.. Монахи бежали как испуганное стадо и скрывались в лесах. В Праге было разграблено епископское подворье и все имущество капитула, и только в укрепленном Потворовском храме еще кое-как отбивались… Чем? Быть может, топорами и вилами, кулаками и зубами…

Ах, горько вспоминать! Права? Вольности духовенства? Привилегии городов? Кто об этом заботился? Отважная шайка да нож в руке — тогда это было все! По окраинам городов, на каждом перекрестке, на всех пригорках стояли виселицы. Слеталось воронье. С карканьем проникал ворон меж ребер, туда, где было сердце человека, и под ударами его клюва поворачивался страшный груз…

Бог, столь долгое время оскорбляемый изменами и безбожием, в гневе своем наслал страшную бурю и поднял ставила вод. Под напором вихря обвалилась позади Святого Георгия крепостная стена, в Пражских городах по обоим берегам Влтавы рухнуло множество домов и строений.

Буря застигла меня под открытым небом. Она подхватила меня, как ястреб хватает мышь, и бросила наземь, и швыряла тело мое в разные стороны. Когда сознание вернулось ко мне, на зубах у меня скрипел песок. Глотка была забита землей, и страшную я ощущал жажду. Встаю, ищу какой-нибудь ручеек и, Боже милый, взлетает передо мной из разломанного дуба рой пчел! Дупло дуба наполнено медовыми сотами! Вознес я благодарность Деве Марии и, насытившись, вернулся в город. Там я услышал, что дом оружейника, который когда-то меня приютил, лежит в развалинах. Беру кувшин, возвращаюсь к медоносному дуплу, затем прямиком отправляюсь к жилищу старого добряка.

— Эй, Матей! Есть тут кто? Я принес тебе кувшинчик меду!

Оружейник сидел на груде камней; он неприязненно глянул на меня через плечо.

— Ни шагу дальше, рыцарь! Не переступайте порога моего дома! Проваливайте в пекло, потому что вы и подобные вам — причина всех несчастий!

А где оно, пекло? — спрашиваю. И где тот порог, который ты запрещаешь мне переступать? Я вижу только кучу камней.

Но оружейник, не слушая меня, раскричался еще пуще:

— Оружие мое вам понадобилось?! Ограбить хотите честного оружейника?!

— Друг, — говорю, — ты сидишь на гноище, подобно Иову, да еще ругаешься? Отдал бы ты нам свои мертвые мечи — мы пробили бы путь госпоже королеве, себе же завоевали бы хорошую жизнь. Возможно, тогда ты и пал бы, но такая смерть увенчала бы тебя славой. А теперь погибнешь ты хуже собаки, хуже того, кто предан анафеме.

Оружейник застонал и вместо ответа бросил в меня камнем. Камень угодил в кувшин и разбил его. Мед вылился на землю.

Что дальше?

С Матеем меня связывали любовь и верность, я знал его сердце и серьезный разум, я был уверен, что он человек порядка, но неистовство безумия ударило в виски мои тогда тощим своим кулаком, и обуяла меня жажда убийства. Я схватил его за горло… Помню, как тсриви-лось от ярости его исхудалое лицо, как он хрипел…

Увы, на чьей стороне стоял я тогда? На стороне законного моего господина? Против измены?

О нет! На стороне отчаяния!

И несчастный оружейник тоже защищал от меня не порядок, не имущество свое. Он помешался от горя.

Когда воды вошли в берега и минуло лето, ударили свирепые морозы. Бездомные, скрывавшиеся по лесам, падали в сугробы и голыми руками убивали волков, чтобы в их курящихся внутренностях согреть обмороженное лицо. И истреблен был в душах образ Господа Бога, и морда дьявола склабилась во мраке, и были забыты веселье и мирность и все человеческое.

Еще на Благовещенье Деве Марии мороз вгрызался в грудь людей и ломал им пальцы, обжигал их кожу и рвал ее, обнажая кости. И когда было хуже всего, вдруг — быть может, чтобы положить предел между болью и ужасом, — беснование зимы круто сменилось жарой. Быстро таяли снега, воды вышли из берегов, неся нам новые беды.