Том 2

Потом расступилось бурное небо, с которого удалился Господь и отлетели ангелы, и в этом разрыве мелькнул краешек мантии Девы Марии. Вернулась она в опустевший Божий чертог, вернулась к низким облакам, глянула на Чешскую землю, и святой Вацлав преклонил колена ошую ее. Тогда люди, и рыцари, и духовенство через муки и страдания — и через милость, которая, судите как хотите, все же дремлет в сердцах человеческих, — почувствовали какой-то — свой долг. Раны народа стали жечь рыцарей, ужасный вид опустошенных нив жгущимся перстом коснулся сытых господ, и дворяне увидели смерть, которая сбросит их в пропасть, если дадут они погибнуть тем, кто водит плуг, поднимает оружие и строит города.

Тогда усилиями епископа Тобиаша собрался сейм, и на собрании том все вельможи обязались соблюдать право и возвратить короне захваченные земли и не поддерживать супостатов. Так взошла новая надежда. Народ ликовал, все устремились к этой новой надежде, но нашелся род, нашелся чешский пан, который разбил ее. То был род Витековичей, то бишь Завиш.

Снова вспыхнула война. Когда отряды Витековича подошли к пражскому Малому Месту и стало ясно, что вся страна превратится в пустыню, опекун королевича издал приказ всем чужеземным наемникам в течение трех дней покинуть Чехию; затем Он передал власть в руки соотечественников и для залога мира увез королевича.

Настало примирение, война догорала, но народ, который в страшных метаниях покинул свои края, обеднел, лишившись и орудий, и семян для посева, и скота, — народ не в силах был возделывать разоренные земли. Прошлогодние посевы погибли. Настал превеликий голод, всей силой навалились болезни, и люди умирали сотнями и тысячами.

Мои уста теряют силу, язык мой слишком слаб, чтобы описать те ужасы, тот страшный натиск бедствий.

Вы, паломники, монахи, продавцы индульгенций, пришедшие в Прагу из других мест, — вы слышали, как я произносил слова надежды, повествуя о междоусобных войнах и о свирепой зиме; но когда началось последнее ужасающее бедствие, такие слова уже не ложатся на мой язык. Я был исполнен отчаяния, все живое в страхе падало ничком, ибо голод, эта волчица с утробой из бронзы и с зубами из бронзы, шла по Чехии. Ее вой был вложен в человеческие уста, и сердце, не отзывающееся ни на что, грозное сердце голода было вложено в человеческую грудь.

Вы, паломники, добрые монахи, продавцы индульгенций и молитв, вы, кто проводит средь нас в этом госпитале ночь или две ночи, — присмотритесь к нам хорошенько! Видите, голод до сих пор зияет в наших зрачках! Видите в них выражение ужаса? Вон тот старик прячется от него под овчиной, другой крестится, третий плачет, пятый стучит зубами. Не хочу рассказывать об этом один. Ибо есть памятная запись, которую сохранил святой каноник. В этой записи (еще как следует не просохшей) заключены рассказы увечных и убогих, что лежат в нашем госпитале.

РАССКАЗ БЕДНЯКА, БЫВШЕГО КУПЦОМ, И РАССУЖДЕНИЯ СВЯТОГО КАНОНИКА

Во время голода некая женщина похоронила не только — мужа, но и всю свою семью. Полумертвые, просили милостыню и тем кормились. Но так как в те поры множество бедняков ходило от дверей к дверям, то часто не могли эти женщины выпросить ни крошки, ни корочки. О горячей пище или о целой краюхе хлеба и речи не было.

Достались бы им хоть помои, что выплескивают свиньям!

Однажды, после тщетных поисков и напрасных усилий, вернулась мать домой, голодная и изнемогающая.

А вскоре постучалась в дверь и дочь. Хотела войти, но мать не впустила ее, сказав:

— Зачем пришла? Ты уже одной ногой в могиле! Лицо твое в морщинах, и бледна ты как смерть. Еще умрешь в доме — кто тогда отнесет тебя на кладбище?

Так и не открыла она дочери и умерла той ночью. Когда на другой день дочь вошла в дом, то нашла мать мертвой. Похоронила ее в общей могиле, сама же осталась жива.

В то время из-за страшных бедствий и голода отец не мог помогать сыну, а сын отцу. Мать не знала дочери, дочь — магери, и брат брату был чужим. Так по причине недостатка затемнилось в людях сознание взаимной и естественной любви. Исполнились слова пророка: «Чужим стал я братьям своим и далеким сыном матери своей».

Когда наступила зима, бедняки на площадях и на улицах зарывались с вечера в навоз, который кто-нибудь выбрасывал из конюшни. А зима выдалась суровой, с холодным и порывистым ветром, несчастные же не имели одежды и были наги. Двоилось тогда бедствие, и тот, кто летом умирал от голода, теперь страдал еще и от мороза. Смерть вошла в настежь распахнутые ворота, и голод, холод, недостаток в одежде сопровождали ее. Труды ее были чудовищны. Смерть не знала милости к людским поколениям, она проникала во все края Чешской земли, убила большую часть смертных, и живые не успевали хоронить умерших.