Том 25. Вождь окасов. Дикая кошка. Периколя. Профиль перуанского бандита

Бессмертный Фенимор Купер еще прежде нас сделал это замечание в одном из своих романов. Он рассказывает, какой эффект произвело одно из его действующих лиц — американец по происхождению, который, эмигрировав в Англию во время революции, вернулся оттуда с титулом баронета. Эффект этот был огромный, и Купер наивно прибавляет, что достойные янки в полном смысле слова гордились своим соотечественником-баронетом.

Откуда может происходить эта аномалия у таких свирепых республиканцев как американцы? Мы откровенно признаемся в нашем неведении и предоставляем другим, более посвященным в таинства человеческого сердца, старание разрешить этот трудный вопрос.

Бустаменте и дон Рамон глядели на молодого человека с симпатическим любопытством. Через минуту дон Панчо сказал:

— Прежде всего другой вопрос: позвольте мне, граф, спросить вас, каким это образом вы могли очутиться между людьми, которых мы осаждаем?

— По самой простой причине, — отвечал Луи, — я путешествую с несколькими друзьями и многими слугами; вчера шум битвы долетел до нас; между тем несколько испанских солдат прибежали укрыться на ту самую скалу, где я сам искал убежища, вовсе не желая попасть в руки победителей, если бы победителями были ароканы, люди, как говорят, свирепые. Битва, начавшаяся в ущелье, продолжалась в долине; солдаты, слушаясь только своего мужества, выстрелили в неприятеля; и это-то неблагоразумие было для нас так гибельно; мы были замечены.

Бустаменте и сенатор понимали как нельзя лучше, что думать о справедливости этого рассказа, но как люди светские сделали вид, будто поверили ему. Притом, Луи говорил с такой непринужденностью, с такой самоуверенностью, что они слушали его, улыбаясь. Антинагюэль и Черный Олень поверили всему буквально.

— Итак, граф, — спросил Бустаменте, — вы начальник гарнизона?

— Я, господин…

— Генерал дон Панчо Бустаменте.

— Ах! Извините, — сказал Луи с удивленным видом, хотя очень хорошо знал к кому он обращался, — я не знал, генерал.

Дон Панчо улыбнулся с гордостью.

— А велик ли ваш гарнизон? — продолжал он.

— С меня довольно, — небрежно отвечал граф.

— Человек в тридцать? — спросил Бустаменте вкрадчивым тоном.

— Да, почти, — самоуверенно отвечал граф.

Бустаменте встал.

— Как, граф? — вскричал он с притворным гневом. — С тридцатью человеками вы хотите сопротивляться пятистам ароканским воинам, окружающим вас?

— Почему бы и нет? — холодно отвечал молодой человек.

Голос француза был так тверд, взор его бросал такие молнии, что присутствующие задрожали от восторга.

— Но это безумство, — продолжал Бустаменте.

— Нет, это мужество, — отвечал граф. — Все вы, слушающие меня, люди неустрашимые; поэтому слова мои не должны удивлять вас; на моем месте, вы сами поступили бы так же!

— Да! — сказал Антинагюэль. — Брат мой говорит хорошо; это великий вождь между воинами своего народа; окасы будут гордиться победой над ним.

Бустаменте нахмурил брови; свидание принимало направление, не нравившееся ему.

— Попробуйте, вождь, — возразил молодой человек с гордостью, — но скала, укрывающая нас, высока, и мы решились скорее умереть, нежели сдаться.

— Все это одно недоразумение, граф, — сказал Бустаменте примиряющим тоном. — Франция не в войне с Чили, насколько мне известно!

— Я должен в этом признаться, — отвечал Луи.

— Стало быть, как мне кажется, нам гораздо легче условиться нежели вы предполагаете.

— Я вам скажу откровенно, что я приехал в Америку путешествовать, а не драться, и что если бы я мог избегнуть того, что случилось вчера, я сделал бы это охотно.

— В таком случае постараемся как-нибудь окончить нашу распрю.

— Я только этого и желаю.

— И я тоже, — отвечал Бустаменте, — а вы, вождь? — спросил он Антинагюэля.

— Что брат мой сделает, то будет хорошо.

— Тем лучше! — возразил Бустаменте. — Вот каковы мои условия: вы, граф, со всеми французами, сопровождающими вас, имеете право удалиться куда заблагорассудите; но чилийцы и окасы, которые находятся между вами, немедленно должны быть нам выданы.

Граф нахмурил брови, встал и, поклонившись присутствующим с величайшей вежливостью, вышел из хижины. Бустаменте и индейцы переглянулись с удивлением, потом бросились за молодым человеком.

Луи медленными и тихими шагами шел по скале, Бустаменте догнал его неподалеку от укреплений.

— Куда идете вы, граф? — сказал он ему. — Зачем вы ушли так внезапно, не удостоив нас ответом?

Молодой человек остановился.

— Генерал, — отвечал он резким голосом, — после подобного предложения, всякий ответ бесполезен.

— Мне кажется, однако… — возразил дон Панчо.

— Фи, генерал! Не настаивайте, я вернусь к моим товарищам; знайте, что все люди, находящиеся со мной, пользуются моим покровительством; бросить их — значило бы совершить предательство; я убежден, что эти два вождя окасские, слушающие нас, понимают, что я должен прервать все переговоры.

— Брат мой говорит хорошо, — отвечал Антинагюэль, — но воины наши были убиты, пролитая кровь должна быть отомщена.