Том 3. Ангел Западного окна

бесконечные часы ожидания и лихорадочной надежды. Чудо, неописуемое чудо выпало на мою долю¹. Всемогущество трижды благословенного Ангела повергло меня в такой восторг и изумление, что я был просто не в силах совладать с моими чувствами. В глубине души я молил Келли о прощении за то, что так плохо думал о нем, поистине: «Смотришь на сучок в глазу брата твоего, а бревна в своем глазу не чувствуешь»[29]. Теперь я знаю: он — орудие Провидения, и благоговейный озноб пробегает по моему телу.

Предшествовавшие этой ночи дни тянулись мучительно медленно. Вновь и вновь гонял я слуг в Лондон к ремесленникам, делавшим стол по чертежам Келли. Стол следовало изготовить из ценных пород сандалового и лаврового дерева в форме пентаграммы, на лучах которой мы пятеро: Яна, Талбот, Прайс, он сам и я— должны были сидеть при заклинании Ангела. В середине — большое пятиугольное отверстие. А по краям — каббалистические знаки, сигиллы и имена, инкрустированные шлифованным малахитом и бурым дымчатым топазом. Невыносимый стыд охватывает меня, когда вспоминаю, как я, жалкий маловер, ужасался при мысли, в какую сумму обойдется сооружение этого стола! Сейчас, если бы понадобилось, я бы не задумываясь вырвал мои глаза и, как драгоценными камнями, украсил ими стол!

А слуги возвращались из Лондона с одним и тем же: завтра, послезавтра!.. Стол все еще не готов, чуть не ежедневно работа, словно заколдованная, стопорилась: то одного из подмастерьев без всякой видимой причины подкашивал приступ тяжелой болезни, то другого — в общей сложности трое скоропостижно скончались от неизвестной хвори.

Нетерпеливо мерил я шагами покои замка, считая минуты, оставшиеся до хмурого ноябрьского утра Введения во храм Пресвятой Девы. Прайс и Талбот спали как сурки; потом они рассказали, что сновидений не было, лишь ощущение свинцовой, невыносимой тяжести. Яну тоже удалось разбудить с немалым трудом, она вся тряслась в ознобе, словно во сне ее одолела лихорадка. Один только я не находил покоя, огонь, пылающая лава пульсировали в моих жилах.

А Келли еще задолго впал в какую-то сумеречную прострацию; как раненый зверь, избегал он людей; на закате я видел его в парке, он блуждал не разбирая дороги и, заслышав приближающиеся шаги, тревожно вздрагивал. Дни напролет просиживал он в глубокой задумчивости на каменных скамьях и с отсутствующим видом бормотал себе под нос или, глядя в пустоту, что-то громко выкликал