Том 3. Ангел Западного окна

— Яна! Яна! — повисает над парком чей-то отчаянный крик. Господи, да ведь это кричу я! Хочу позвать Липотина: он сидит на корточках рядом со стариком, по-прежнему недвижно лежащим в траве. Приподнимает ему голову, потом поворачивается ко мне, и я вижу его остановившийся взгляд. Тело несчастного садовника клонится на сторону и выскальзывает из разжавшихся рук антиквара. Он мертв.

Липотин с отсутствующим видом продолжает смотреть на меня. Я не в состоянии произнести ни слова. Лишь молча указываю ему через стену вниз, на реку... Он надолго замирает перед проломом, глядя на долину с серебряной лентой, потом с каким-то обреченным спокойствием трогает висок:

— Итак, все возвращается на круги своя... В зеленые воды! Какие крутые берега... Устал, смертельно устал... Но вот!.. Разве вы не слышите?.. Меня зовут!..

Отряд спасателей в лодках вытащил тела обеих женщин из мелкого, но бурного потока... Тело шофера унесло вниз по течению. «Не припомним случая, чтобы хоть раз эта река выпустила свою добычу, — объяснили мне, — течение не дает телу всплыть и так и волочит по дну в открытое море». При одной только мысли, что мы, я и труп моего кузена Джона Роджера, могли бы и не разминуться и тогда бы я непременно встретился с мертвым взглядом, взирающим на меня сквозь тонкую амальгаму прозрачных вод, меня охватывает ужас...

И еще, самое страшное: был ли это несчастный случай? В груди княгини торчит мизерикордия Яны!

Удар — если то был удар — нанесен точно, в самое сердце!

Нет, не может быть! Просто наконечник копья случайно вонзился в тело при катастрофе, пытаюсь убедить самого себя...

Долго, очень долго не могу отвести я глаз, сам превратившись в труп, от мертвых женщин: Яна как будто спит, на лице выражение покоя и блаженного умиротворения. Кроткая, скромно замкнутая красота цветет на холодной плоти с таким трогательным целомудрием, что у меня даже слезы иссякли, и лишь губы мои еле слышно повторяют:

— Святой Ангел-хранитель души моей, дай силы мне вынести это...

На лбу княгини залегла суровая морщина. Строго и мучительно сжатые губы, как в склепе, заживо похоронили душераздирающий крик. Кажется, она просто уснула, прилегла ненадолго и вот-вот проснется. Зыбкие тени шелестящей на ветру листвы пляшут на ее сомкнутых веках... А сейчас она как будто на мгновение приоткрыла глаза и, как только заметила, что я за ней слежу, снова притворилась умершей... Нет, нет, она мертва! У нее в сердце торчит кинжал! Мизерикордия Яны все же распечатала княгиню!

Часы идут, черты сведенного судорогой лица разглаживаются, и все отчетливей проступает жуткий кошачий лик...

После того как обе женщины были преданы земле, я с Липотиным больше не встречался. Но каждый день ожидал его визита, так как, когда мы с ним прощались у ворот кладбища, он сказал:

   — Теперь начнется, почтеннейший! Сейчас выяснится, кто будет хранителем кинжала. Если можете, ни на кого, кроме как на самого себя, не полагайтесь... Впрочем, я остаюсь при вас верным оруженосцем и дам о себе знать, когда придет время и понадобится моя помощь. Да будет вам известно, что красные дугпа расторгли со мной отношения... А это означает...

   — Д-да? — переспросил я рассеянно, так как ни о чем, кроме происшедшей трагедии, думать не мог. — Что же?..

   — Это означает... — Липотин не договорил. Лишь молча провел ребром ладони по горлу...

Озадаченный, я хотел было его спросить, что он имеет в виду, но антиквар уже исчез в толпе, осаждающей трамвай. Часто с тех пор в памяти моей всплывали его слова и зловещий

жест, всякий раз повергая меня в сомнение: а было ли это на самом деле? Не игра ли это моего воображения?..

Последовательность событий, хранящихся в моей памяти, нарушилась, смешалась, все стало с ног на голову...

Сколько прошло с тех пор, как я похоронил Яну и бок о бок с ней Асайю Шотокалунгину? Откуда мне знать! Ни дней, ни недель, ни месяцев я не считал... А может, прошли уже годы?..

Слой пыли в палец толщиной лежит на вещах и бумагах в моем кабинете; сквозь слепые, немытые окна ничего не видно. Ну что ж, тем лучше: внешний мир меня все равно не интересует, мне ведь, в сущности, безразлично, где я нахожусь — в моем родном городе или в Мортлейке, опять преображенный в Джона Ди, пойманный в паутину остановившегося времени.

Иногда меня посещает странная мысль: а может, я давно уже мертв и, сам того не сознавая, покоюсь во гробе рядом с двумя женщинами? Кто поручится, что это не так? Но ведь смотрит же на меня из мутного зеркала некто, не без оснований претендующий на роль моего Я, — с длинной, запущенной бородой, со спутанными космами волос; правда, мертвые, может быть, тоже смотрят в зеркала и воображают, что они все еще живы? Где гарантия, что они в свою очередь не считают живых мертвыми?!