Том 3. Ангел Западного окна

Иронически подмигивает... Под глазами синяки, припухлые веки, как всегда, ленива полуприкрыты.

Короткое, небрежное приветствие, как будто мы только вчера расстались, и, словно споткнувшись, застывает на пороге кабинета, принюхивается подобно лису, учуявшему на подступах к своей норе чужой, подозрительный запах...

Я молчу и, не сводя с него глаз, настороженно изучаю.

Он опять какой-то не такой, но мне никак не удается уловить, в чем дело. Такое впечатление, словно это не он сам, а его двойник — пустой, полупрозрачный, и речь у него мертва и монотонна. А может, мы оба призраки? Кто знает, как общаются

между собой мертвые? Не исключено, что их общение мало чем отличается от общения живых! Шея антиквара замотана алым платком, что-то раньше я за ним такой привычки не замечал. Простуда?..

Он стоит вполоборота ко мне и шепчет, но странная, злокачественная хрипотца присутствует в этом шепоте:

— Похоже, похоже... Уже почти лаборатория Джона Ди. Этот незнакомый голос, от которого меня начинает знобить, звучит с каким-то жутковатым, посторонним присвистом, словно проходя сквозь серебряную фистулу. Как мучительный, предсмертный хрип пораженной раком гортани...

С каким-то злорадным удовлетворением Липотин повторяет:

— Похоже, похоже...

Но мне все равно. Я уже не слушаю. Меня даже нисколько не интригует загадочный смысл этой фразы. Весь во власти неописуемого ужаса, сам не сознавая, что говорю, произношу какие-то звуки, которые, как это ни странно, оформляются в понятные, человеческие слова:

— Липотин, вы призрак?

Он резко поворачивается, в его глазах вспыхивают зеленые искры. Хрипит:

   — Нет, это вы призрак, почтеннейший. Что же касается меня, то я всегда одет в ту форму реальности, которая в данный момент мне к лицу. Могу позволить себе такую роскошь, и хоть моему гардеробу далеко до костюмерной Асайи Шотокалунгиной, но и он не так уж беден: в зависимости от сезона и эпохи я всегда подберу себе что-нибудь подходящее. Что, собственно, люди понимают под «призраком»? Как правило, ревенанта, то есть вернувшегося с того света. Кстати, это может быть и какая-нибудь часть трупа. Ну а поскольку каждый живущий на земле человек является не чем иным, как вернувшейся назад посредством рождения креатурой, то, следовательно, любой «венец творения», который болтается здесь под луной, — всего-навсего призрак. Увы, но, как это ни прискорбно, таков уж несчастный жребий потомков изгнанного из райских кущ Адама... А не поговорить ли нам о чем-нибудь более важном и менее скучном, чем жизнь и смерть?

   — У вас болит горло, Липотин? Вы простужены?

   — Ну да, конечно... эти проклятые сквозняки... пронизывают как ножи... — Мучительный кашель сотрясает его с такой силой, что он долго не может прийти в себя, и вид у него такой же жалкий, как у застрявшего на полдороге нищего бродяги. —

Впрочем, все это ерунда. Вы ведь, наверное, не забыли моих тибетских приятелей? Ну и, надеюсь, понимаете, что я тогда имел в виду!

И он, как в прошлый раз у кладбищенских ворот, повторил тот зловещий жест — провел ребром ладони по горлу. Алый платок!

   — Кто... кто же вам... перерезал горло? — пролепетал я.

   — Кто же еще, как не красный маэстро! Мясник! Бескомпромиссный негодяй! Собирался меня укокошить по поручению своих хозяев. Опутали весь мир своей невидимой сетью, и им все мало. Только со мной у них номер не прошел. Когда этот садист, высунув от усердия язык, пилил мое бедное горло, он совсем забыл — впрочем, где уж ему, с его интеллектом орангутанга! — что в моих жилах никогда не текла эта красноватая, тепленькая жижица, которую вы гордо называете кровью. Выходит, зря старался наш тибетский виртуоз, вызова на бис не последовало. Только внешность попортил, садиссс... — сухо и хрипло, как проколотая шина, зашипела липотинская фистула, освистав конец его обвинительной речи.— Извиняюсь, ничего не поделаешь — «трещинка в лютне», — сказал антиквар, прокашлявшись, и склонился в шутовском поклоне.

Повисло тягостное молчание. При всем моем желании я не мог выдавить из себя ни звука. А тут еще краем глаза заметил, как к слепому окну прилипло мертвенно-бледное лицо княгини, и нервы мои болезненно заныли, не желая подчиняться трезвым доводам разума. Молча указываю Липотину на кресло, то самое, в котором сидит обычно княгиня: инстинктивно цепляюсь за смехотворную надежду — а вдруг Асайя, обнаружив, что ее место занято, отменит свой визит? Два привидения, одновременно сверлящие тебя взглядом, — это уж слишком! Одна только мысль до некоторой степени успокаивает меня: значит, я-то, по крайней мере, жив, иначе как бы мне различить, что эти двое уже давно не жильцы на этом свете?

Однако Липотин угадал ход моих мыслей: