Том 3. Ангел Западного окна

С точки зрения техники, Майринк упоминает также вайроли-тантру; но в этом отношении его знания, по всей видимости, были неполными и поверхностными. Те читатели, кто более глубоко интересуется этим вопросом, могут обратиться к нашей работе[50], здесь же ограничимся лишь указанием на то, что в тантризме известны приемы, направленные на трансформацию мужской сексуальной энергии в магическую силу, однако, не считая отдельных дегенерировавших направлений, не может быть никакой речи ни о «черном искусстве», ни о «ужасающих» практиках, имеющих «непристойные» аспекты, как о том судят отдельные персонажи романа (Липотин и Гарднер). Если в некий момент тот, в ком вновь пробуждается личность Джона Ди, думает, что суть практики заключается в том, чтобы впустить в себя «женщину» — а именно пробудить и поглотить оккультную силу женского начала — с целью ее «разрешения» (то есть изменения ее полярности) посредством воли, которую необходимо укрепить путем особых дисциплин, то это, собственно, и соответствует тантрическому учению, так называемой шиваизации Шакти[51]. В противном случае в романе все сводится к простому намеку, точно так же, как всего лишь дается намек на путь «инициатического бодрствования», сразу после чего повествование переходит к явно фантастическим эпизодам — так, например, выясняется, что практики подобного рода должны осуществляться

только восточными людьми, дабы избежать возможного в результате их применения краха, и что посланцы враждебных «контрини-циатических» сил ознакомили главного героя с вайроли-тантрой исключительно ради того, чтобы обречь его на провал.

Кроме того, не вполне ясно, какой, собственно, путь избирает главный герой романа после бесплодной попытки применения тантрических методов. Насколько можно понять, нас отсылают к «таинству красного шара», заключающемуся в своего рода инициатической асфиксии: посредством вдыхания ядовитых курений в присутствии посвященного, который помогает неофиту преодолеть кризис и сохранять сознание, находясь вне тела, а также достичь измененного состояния сознания. Преуспеть в этом — означает обеспечить себе «трансцендентную мужественность», с чем связаны символический наконечник копья Хоэла Дата, а также испытание «колодцем святого Патрика». В последнем следует видеть христианизированную форму древних дохристианских инициатических практик, которые в результате вырождения превратились в народные предания. В «колодце святого Патрика» пылает огонь, обладающий двойственной силой — разрушать и очищать; тот, кто спускается в него, узнает, способен ли он победить смерть. Для знатоков эзотерических практик вряд ли стоит говорить о том, что схожие представления встречаются в цикле о Граале; испытание «колодцем святого Патрика» соответствует известному испытанию «опасным местом», которое становится бездной, поглощающей неизбранных и где копье также имеет указанное выше значение[52].

В романе говорится о магическом зеркале, которое используется для того, чтобы «видеть» или «повелевать». Но дабы избежать иллюзий, создаваемых нашим собственным воображением, и не впасть в состояние пассивного медиума, необходимо, чтобы оператор предварительно прошел через испытания, подобные описанному ранее испытанию с ядовитыми курениями, чтобы суметь «выйти», что приблизительно означает способность к активному и полностью осознанному переходу через порог сверхчувственного.

Одним из основных персонажей романа является Бартлет Грин, которого автор связывает с некоторыми древними формами шотландского посвящения и культом богини, в конце концов идентифицирующейся с Исидой, которой поклонялись в некоторых древних понтийских митраистских кругах. Здесь романический элемент довольно значительно запутывает дело. Если в первой части книги Бартлет Грин предстает как человек, которому, пусть темными путями и при помощи ужасающих обрядов, все-таки удается овладеть «Оккультной Женщиной» и стать «принцем черного камня», полностью не подвластным боли и страху, то в дальнейшем он все в большей степени обретает черты посланца демонических сил, агента контринициации, который прилагает все усилия, дабы совратить Джона Ди.

По поводу культа Исиды Понтийской Майринк намекает на любопытную и малоизвестную инициацию ненавистью, на переживания, порождаемые эротическим удовольствием, раздраженным совершенно неистовой и необузданной ненавистью между разнополыми существами. Но и в этом случае дело выглядит не вполне ясно. Непонятно, почему переживания