Том 3. Ангел Западного окна

Гроза бушевала по-прежнему, но я ее не слышал. Время от времени моего слуха достигал то воинственный клич, то дикий хохот, грохотавший со стены, которая черной зловещей громадой вздымалась напротив; но и это не могло вывести меня из оцепенения. Весь во власти ужаса, я перебирал в уме какие-то сумасбродные проекты спасения, о коих нечего было и помышлять.

О молитве я даже не вспомнил. Когда же раскаты грома замерли вдали — впрочем, не знаю, быть может, с тех пор уже прошли часы, — мои мысли стали спокойнее, разумнее, хитрее... Итак, моя судьба — в руках у Бартлета, если только он уже не сознался и не выдал меня. Моя ближайшая задача — выяснить, что он намеревается делать: говорить или молчать.

И только собрался я со всей возможной предусмотрительностью прощупать, не удастся ли склонить Бартлета к молчанию, ведь ему-то терять уже нечего, как произошло нечто до того неожиданное и ужасное, что все мои хитроумные планы рассыпались как карточный домик.

Бартлет Грин, извиваясь, словно в каком-то кошмарном танце,

43

всем своим гигантским телом, стал медленно раскачиваться на цепях, казалось, ему вздумалось размяться. Амплитуда постепенно увеличивалась, ритм колебаний становился все более размеренным — в неверных: предрассветных сумеркам майского утра распятый разбойник качался на своих цепях с тем же удовольствием, с каким мальчишка взлетает на качелях к вертушкам весенних березок, с той лишь разницей, что все его кости и суставы трещали и скрипели словно на сотне самых кошмарных дыб.

В довершение всего Бартлет Грин запел! Сначала его голос был довольно благозвучен, однако очень скоро он стал пронзительным, напоминая звучание шотландских пиброксов, и пение превратилось в захлебывающийся от грубого животного восторга рев:

Эх, было дело той весной — хоэ-xo! — после линьки в мае! — Кошачьи свадьбы, пир горой... Ничто не вечно под луной, все кончилось однажды. В мае, котик? — Мяу!

Стал ворон паче снега бел — хоэ-xo! — после линьки в мае! — Сошедший в бездну, как в купель, воскреснет для бессмертья. Взлетит жених на вертел! В мае, котик? — Мяу!

Повешенный на мачте — хоэ-xo! — после линьки в мае! — плыву за горизонт в серебряном ковчеге сквозь огненный потоп. Хо, Мать Исаис, хоэ!

Утратив дар речи, слушал я это дикое пение, совершенно уверенный, что главарь ревенхедов сошел от пытки с ума. Еще и сейчас, когда пишу эти строки, кровь леденеет у меня в жилах при одном только воспоминании...