Том 3. Бабы и дамы. Мифы жизни

– Да что же мне с тобой делать? Куда мне тебя девать? – лепетал смущенный Тимофей: он тоже начинал подозревать, что Лиза сходит с ума. Угрызения совести мучили его. И не только за «грех» против Лизы, а и еще кое за что. Дело в том, что ладанку-то он нашел в тот самый день, когда Лиза рассказала ему о своей потере. Она провалилась между двумя рассохшимися половицами в подклеть и лежала – одноцветная с ними, доступная только сибирским рысьим глазам. Тимофей знал уже, что в ладанке таится политический секрет, и, значит, она – штука опасная.

«Однажды потеряла и в другой раз не убережет, – думал он о Лизе. – А кто знает, чего тут Потап наколдовал? Сохрани Бог: попала бы в чужие руки? За клочок бумажки люди в рудники уходят;» И, недолго мешкая, он отправил роковую ладанку в топившуюся печь. «Ей же лучше, о ней же стараюсь, – мысленно оправдывал он себя перед Лизою. – Что потеряла, погорюет и перестанет, а свою петлю на своей шее возить – не расчет…»

– Куда? – в задумчивой тоске отозвалась Лиза на беспокойные вопросы спутника. – Почем я знаю? Если бы такую глушь найти, чтобы никогда никого из прежних знакомых не встретить…

– А жить чем станешь?

– Работать могу… В люди служить готова идти… мастерскую открою… прачечную… булочную… я все умею…

– Деньги нужны.

– У меня есть четыреста рублей.

– О? – сказал Тимофей и хлестнул лошадей. Промчавшись с версту, он раскурил трубку, затянулся, выпустил дым и серьезно обратился к Лизе. – На эти деньги, ежели приложить к ним маленький капиталец, можно и торговишку начать в небольшом городе или селе хорошем…

* * *

Фабричный врач В—ский, административно высланный из подмосковного посада на север за «литературу» и «неуместные собеседования» с рабочими, только что прибыл в Т., уездный город N-ской губернии. Он уже выдержал обычный искус в полицейском управлении, с подписками, чтением закона о ссыльных, с наставлениями власти предержащей о местном «режиме», и теперь искал себе квартиру.

– Трудное это у нас дело, ваше благородие, квартиру найти, – говорил В—скому, шагая по Т—ским непролазным грязям, великодушно навязавшийся ему в качестве чичероне, полицейский солдат. – Вы, в столице обитая, привыкли жить чисто, а у нас обыватель, прямо надо сказать, свинья. В хлеву живет, в навозе дрыхнет. Разве попробовать на слободке?

– Я города не знаю. Где хотите. Мне – лишь бы клопы не обижали.

– Без клопа, ваше благородие, прямо говорю, не найти. Такой город. Даже в присутствии клоп преизбытствует. По зерцалу ползают, окаянные. Где без клопа? Не найти!

В—ский – чистюля щепетильнейший – тяжко вздохнул, уныло размышляя: «Уж лучше бы меня опустили прямо в девятый круг Дантова ада!»

Но мирмидон вдруг круто повернул:

– Есть! Пойдемте на Соборную горку, ваше благородие. Попытаем счастья у лавочника.

– Неужели без клопов?

– Не должны бы еще развестись, подлые: новый дом лавочник поставил. Только что перебрались хозяева-то, до осени проживали в старом, при магазине. Богатеют прытко у нас черти-лавочники, ваше благородие. Хоть бы этого взять: всего четвертый год, как он проявился в нашем городе, а уж экую домину построил… Здесь, пожалуйте, ваше благородие…

– А вы разве не войдете? Воин сконфузился.

– Не обожает этого хозяин здешний, чтобы наш брат к нему жаловал. «Ты, – приказывает, – ко мне в лавку приходи, я тебя, чем хочешь, ублаготворю, а на дом ко мне без надобности не шляйся. Не люблю!» Ничего, мы не обижаемся. Человек обходительный. А что нравный, все они, сибиряки, свободного духа наперлись. Сибирский он, ваше благородие, из тамошних мещан… Вы извольте идти, ваше благородие, я у калитки подожду.

Две минуты спустя В—ский стоял в довольно чистеньком зальце, как обыкновенно бывают мелкокупеческие зальцы в северных уездных городах: с геранью, канарейкою, часами, которые кричат кукушкою, с портретами царя и царицы, с большими образами и лампадкою под низким белым потолком. По крашеному полу тянулась суровая домотканая дорожка, а по дорожке ходили два четвероногих: толстый серый кот и здоровый лупоглазый ребенок.

– Что? Приезжий? Квартиру ищет? Какая же у нас квартира? Нет у нас квартиры. Зачем пускала? – слышал В—ский сердитый женский шепот за перегородкою: хозяйка бранила работницу, открывшую В—скому двери. – Да уж хорошо, хорошо… что с тебя взять, если дура?.. Илу сейчас… поди, самого позови…

– Простите, пожалуйста, я, кажется, совершенно напрасно вас побеспокоил… – начал было В—ский навстречу входящей женщине, но поднял на нее глаза и осекся, разиня рот…

Перед ним – в замасленной, белой с розовыми цветочками, ситцевой блузе и с годовалым ребенком на руках – стояла молодая особа лет 28. В рослой плотной фигуре ее, в расплывшихся красивых чертах румяного лица, в русых волнах пышных волос, в серых вопросительных глазах, внимательно на него глядевших, В—скому мелькнуло что-то знакомое, далекое, давнее…

– Басова! Лиза! это вы же! вы! – вскричал он наконец, потирая обе руки. – Какими судьбами? Как я вам рад! Вот неожиданность…

С лица женщины сбежал румянец, и руки ее, державшие ребенка, задрожали.