Том 3. Бабы и дамы. Мифы жизни

– Ой, как вы меня испугали, господин! – произнесла она белыми губами, притворно и сторожко улыбаясь. – Что вы? Я вас не знаю… Обознаться изволили…

И в ту же минуту, вывернувшись из боковой двери, застегивая на ходу пиджак, перед В—ским явился – уже лысоватый спереди – мужчина, с лицом курносого Сократа, в окладистой курчавой бороде. У него тревожно бегали глаза, но рот улыбался.

– Поди к себе, Ульяна Митревна, поди к себе… Феня плачет, – быстро сказал он женщине. И – сейчас же к В—скому:

– Очень приятно познакомиться. Тимофей Степанович Курлянков, домовладелец здешний, ха-ха-ха, коммерсант. Квартирку изволите искать? Крайне сожалею, однако, нет у нас квартирки… нет… нет-с… Это вас дурак полицейский привел? Несообразная публика-с! Видят – новый дом и воображают… Какие квартирки! Нам с супругою едва повернуться… Трое детей-с!

– Это вашу супругу я имел удовольствие сейчас здесь видеть?

– Да-с. Супруга-с. Законная моя жена-с. Ульяна Митревна Курлянкова. Да-с.

– Ваша супруга имеет поразительное сходство с одною моею хорошею знакомою.

– Бывает-с. Бывает-с. Чего не бывает на свете?

– Может быть, близкая родственница? Мою знакомую звали – Елизавета Прокофьевна Басова.

– Басова? Не слыхал-с. Басова? Нет, такой родни у нас нету-с. Курлянковы, Хворовы, Черных, а Басовых – нет, не имеем. Да вы где их изволили знать?

– В Москве… студентом еще…

– В Москве не только родни, знакомых не имеем. Еще не бывали мы даже в Москве. Супруга моя, как и я, из Сибири происходит-с. Сибиряки-с. Соленые уши, – ха-ха-ха! Я – Курлянков, а она, по отцу, Черных. Да-с. Очень сожалею, что не могу услужить квартиркою… очень…

– Извините за беспокойство.

– Помилуйте… за честь понимаю… Покорнейше прошу… Не оступитесь… Пожалуйста…

– Поладили, ваше благородие? – вопросил В—ского ожидавший мирмидон.

– Нет, брат… не отдают… – раздумчиво отвечал тот, весь в мыслях о только что пережитой встрече.

– Так я и знал, что не отдадут. Характерные сибиряки. Что же? завтра еще поищем. Теперича свести вас, что ли, на постоялый двор?

– Веди на постоялый двор.

В грязной комнатке постоялого двора В—ский лежал на облупленном клеенчатом диване и думал: «Двойников на свете не бывает. Если я видел не Лизу Басову, то ее оборотня».

В дверь постучали.

– Можно-с?

– Пожалуйста…

Пробежали часы… При колыхающем пламени свечи, В—ский жал на прощание руку человеку в окладистой курчавой бороде, с лицом лысого Сократа, а тот ему объяснял:

– Истинно говорю вам: в селе сем подгородном вам не в пример лучше будет устроиться, чем в городе. Домик тот, который я вам рекомендую, у попа-с, – чудеснейший. По близости, несомненно, найдете многих товарищей ваших. А о разрешении выбрать местожительство не заботьтесь: только заявите желание, чтобы обитать на селе – исправник у меня, по долгам своим, во где сидит: давну – запищит… Но уж, пожалуйста! Как благородного человека, вас прошу: позабудьте! И супруга просит… Неудобно это, чтобы нам с вами в одном городе… Сделайте милость! Не тревожьте! Я ежели и деньгами что… могу-с! Потому что женщина-с… невры у них… Трое малых детей… сама тяжелая… Убедительнейше вас прошу: гораздо лучше вам будет на селе, чем в нашем городе. Какой это город? Одно предисловие… Смехота-с!

1907 Январь

Париж

Фармазоны *

Я ехал курьерским поездом из Москвы в Петербург. В вагоне было пустовато. Ближайшим ко мне соседом по креслу оказался бравый мужчина, лет под пятьдесят, широкоплечий, усатый, с красным загорелым лицом и богатырскою грудью. Разговорились. Оказался средней руки землевладельцем N-ской губернии, а прежде служил в гусарах, дослужился до ротмистра и вышел в отставку. Хозяйничает, женат, имеет кучу детей и, – о диво, истинно дворянское диво! – ни гроша долга, хотя, как сам признается, «смолоду было бито-граблено».

– Зато теперь уж… ни-ни! Не пью, курить бросил, а – что до женщин, так, будучи женатым на моей свет-Наталье Александровне, не имею времени даже вспомнить: существуют ли, кроме нее, на земле другие представительницы прекрасного пола? Так-то-с. А было, всего было… Однако не всхрапнуть ли? Уже первый час…

Он вынул часы на цепочке, обремененной множеством брелоков. В числе их бросилась мне в глаза огромная золотая монета незнакомой, иностранной чеканки.

– Что это у вас? – заинтересовался я.

– Это? Ха-ха-ха! Фармазонский рубль! Слыхали? Шучу: старый мексиканский доллар. Редкостная штука. Я думаю, во всей России только в нашей семье и имеется. У меня, у брага Пета, брата Володи, брата Сенечки, брата Федечки, брата Мити, брата Герасима, брата Тита, брата Онисима… Как увидите у кого на пузе этакую злагницу, так и знайте: Жряхов, значит. Хе-хе-хе! фармазоны! Я брата Онисима двадцать лет не видал. Иду по Невскому: навстречу – рамоли, еле ноги движет, и на жилете – доллар этот. Извините, говорю, милостивый государь, с кем именно из братьев моих, Жряховых, имею удовольствие? Я, отвечает, Онисим. А ты кто же? Ванечка или Вольдемар? Вот-с, фармазонство какое!