Том 3. Франческа да Римини. Слава. Дочь Иорио. Факел под мерой. Сильнее любви. Корабль. Новеллы

Марко.Увы, я боюсь, что все это ни к чему… Джиованни! Разве ты не чувствуешь, что что-то для нас приходит к концу? Мы можем уже с грустью сказать: «Помнишь? Покойная, тихая комната, Сабина приносит зеленую лампу, с улицы не доносится ни малейшего шума, только временами с Авентина слышится пение соловья, а иногда шум проходящего по Тибру пароходика, плечи играющей временами вздрагивают, молчание вокруг, когда раздается Бетховен…»

В дверях появляется молодая девушка в длинном капоте, делающем ее еще выше и стройнее. На лице — болезненная улыбка, веки часто поднимаются и опускаются, в глазах горит скорбь.

Мария.Вот и я. Разве я не скоро пришла? А вы уже уходите?

Джиованни.Да. Поздно, но хотели дождаться вас, чтобы проститься.

Она говорит голосом, полным теплой нежности. Оба приятеля глядят на нее с выражением робкого обожания.

Мария.Что говорил Далио о Бетховене?

Марко.Я вспоминал чудные вечера минувшей весны.

Мария.Я вам опять предоставлю возможность послушать музыку, но не ту, что тогда. А где книга?

Джиованни.Вот она.

Мария берет ее почти с детской поспешностью и сжимает в руках.

Мария.Какие живые слова! Увядшие, но живые. Сестра Цецилия всегда носит ее с собой?

Джиованни.Есть помеченная страница.

Он указывает страницу.

Мария.Это? (Она читает, уже не улыбаясь, а с выражением серьезности.)«…так как за много лет до смерти она все плакала, ее спросили, почему она плачет, она отвечала: „Плачу потому, что не оценила любви и перестала любить ее“».

Марко.Глубокие слова для неба и для земли.

Вирджинио во время чтения снова вошел в комнату.

Мария.Вы мне ее на один вечер оставляете?

Джиованни.Да. Завтра я возьму ее у вас.

Мария.Благодарю.

Джиованни.Будьте здоровы. Покойной ночи.

Мария.Прощайте. (Она обоим приятелям жмет руки.)Прощайте, Далио.

Марко.Если завтра утром вам случится быть возле Санта-Марии, не забудьте взглянуть на брата Марко.

Вирджинио, стоя на пороге, зовет служанку.

Вирджинио.Сабина!

Джиованни.Завтра увидимся, Вирджинио. Если я тебе понадоблюсь, ты знаешь, где меня искать.

Оба приятеля уходят. Брат и сестра остаются одни. Выражение скрытности и сдержанности понемногу тает. Их черты во всей наготе выражают их душевное волнение.

Вирджинио.Почему ты простилась с нашими бедными друзьями таким тоном, как будто это было в последний раз?

Мария.Потому что добрая, честная подруга, которую они во мне любили, та Мария, которая их утешала, существо невинное, которое они по твоему примеру называли сестренкой, в последний раз пожала им руки и в последний раз, полная грусти, принимала их братскую ласку.

Вирджинио.Мария! Мария! Я перестаю понимать, что случилось и что ты говоришь. Вдруг ночь окутала меня, мне кажется, что я снова ребенок и боюсь воображаемых чудовищ, обитающих во мраке ночи… Потерпи. Дай опомниться, убедиться, что я твердо стою на полу моей комнаты, окруженный этими четырьмя стенами… Да, я вот… здесь. Я попытаюсь понять тебя. Ты простилась, ты упомянула о последнем прощании. Так скажи же, кто должен исчезнуть, умереть? Что значат твои слова? Объясни мне.

Мария.Да! Что-то во мне умирает или, вернее, уже умерло.

Вирджинио.Что же именно?

Мария.Что-то, что ты ставил выше своей жизни и что твои друзья любили во мне…

Вирджинио.Говори же!

Мария.Моя чистота.

Она выговорила это вполголоса, опустив глаза. Брат глядит на нее недоумевающе.

Вирджинио.Бедная Мария! Ты все мучаешься! Но ведь никто не винит тебя в том, что ты поддалась расцвету своей молодости, все равно как никому в голову не придет обвинять распускающуюся весну и зацветающее дерево. Понятно, в этих преданных друзьях, которые догадываются, есть некоторое чувство грусти. Но ты не можешь не понять этого и не простить им. Ты была вроде утреннего воздуха: всякий пил из источника бодрости. Теперь ты вся для одного, а остальным кажется несправедливым, что тебя отняли у них. Это свойственно людям, сестра. Да, почему же ты смотришь на меня такими страдальческими глазами?