Том 3. Франческа да Римини. Слава. Дочь Иорио. Факел под мерой. Сильнее любви. Корабль. Новеллы

Мария.Ты не понял. Ах, как ты далек от истины! Я знаю, что я сама убиваю себя в твоем сердце, но упорство твоей веры в меня увеличивает мое мучение. Недостаточно одного удара! Приходится его повторять! Ах, братец, сколько мужества надо мне.

Вирджинио.Ты хочешь сказать…

Мария.Один только раз, но… я вся… отдалась ему.

Вирджинио.Ты! Ты! Мария!

Кажется, что сразу все на свете для него изменилось. Он говорит про себя, как будто из далекой пустыни.

Значит, больше ничего нет! Все кончено! Все рушится! Никто не может спастись от ужаса и позора. (Его лицо выражает скорбь.)Я отдавал все, что во мне было лучшего, всегда, не щадя себя, веруя… надеясь. А в результате в руках у меня фальшивая монета! Так платит мне самый дорогой друг! А потом?

Он не ждет ответа. Он ищет поддержки в себе самом. Но сестра после признания замкнулась в гордой грусти. Кажется, что она готова принять на себя защиту чего-то наперекор всему.

Мария.Я знала, я знаю. Я погубила тебя и себя. Все сразу изменилось. Ты в одно мгновение отнимаешь у меня то, что в продолжение десяти лет дарил мне. Ты отрекаешься от меня…

Вирджинио.О, нет!

Мария.Ты уже в тайниках души изменил мне. Я уже стала для тебя другой: я маленькая, ничтожная вещь.

Вирджинио.О, нет! Видишь, я не могу возмущаться. Если я шатаюсь под тяжестью навалившегося на меня горя и если из моих уст вырвалось недоброе слово — прости меня. Ты, может быть, более меня несчастна.

Мария.Это правда. Но я себя не оправдываю и не хочу смягчать того, что я сделала. Надо, чтобы ты знал также, что тут не было ни тени насилия, ни низости… Он чист перед тобой. Тут только — безграничная любовь и свободный дар.

Вирджинио борется с народившейся у него мыслью, он колеблется, ему стыдно, наконец, из побледневших губ вырвалось слово.

Вирджинио.Когда? (Он сожалеет о сказанном, видя, как вспыхнула несчастная сестра.)Ах, прости меня! Теперь мой голос, даже если он дрожит, если он еле слышен, может показаться жестким твоему бедному сердцу. Я не могу задать вопрос, не причиняя боли. Ты не можешь отвечать мне, не отвернувшись. Только один человек должен был бы теперь быть возле тебя, сжимать тебя в своих объятиях, шептать тебе, знать все твое горе, но он далеко — это твоя мать. Позови ее.

Мария.Да, я ее позову!

Он опять колеблется, но непреодолимая потребность знать все возбуждает его, чтобы возродилось в нем новое чувство, он должен заглушить в душе своей последний остаток сомнения.

Вирджинио.Прости меня, Мария, если мое сердце жаждет света среди наступившего мрака. Я ничего не спрошу у тебя такого, что могло бы оскорбить тебя. Ты только скажи мне: в тот день в феврале, в тот чудный солнечный день, когда мы с тобой взбирались на Челио, увидели в цвету первое миндальное дерево и остановились в Сан-Саба, потом вышли в сад, сели под апельсинные деревья и ничего не говорили, потому что нам достаточно было сидеть так вдвоем, чтобы чувствовать себя счастливыми, когда мне казалось, что твоя жизнь сливается с моей, скажи, в тот день… это уже произошло?

Мария.Да.

Видимо, он еще надеется, потому что искренний и твердый ответ так поразил его.

Вирджинио.Неужели? Однако, когда я в то время глядел прямо в зрачки твоих глаз, мне казалось, что я вижу тебя насквозь. Какую чистоту я видел в тебе! Ты всегда была кристальной чистоты. Я всегда с гордостью называл тебя в душе своей: «Товарищ, мой добрый товарищ…» Я сознавал, сколько в тебе было честности, прямоты, верности, видел мужество в форме твоего рта, в обрисовке твоего белого лба, увенчанного густыми волосами.

Мария.Сколько во мне силы, что я могу еще переносить твои страдания! Смотри, мои глаза сухи.

Вирджинио.Я не оттого страдаю, что ты обманула меня, а оттого, что я потерял веру в тебя.

Мария. Ты так скоро осудил меня!