Том 3. Франческа да Римини. Слава. Дочь Иорио. Факел под мерой. Сильнее любви. Корабль. Новеллы

Марко Гратико. Праведник Божий, я выслушал тебя. Смотри, вот я ломаю лук, но уходи же теперь и не говори больше. (Ломает лук и бросает его на землю.) Посланник Илии, у тебя суровое лицо и непокорный затылок, но мой взгляд суровее твоего, а затылок мой непокорнее. У меня трехконечный багор и щит, обитый семью кожами. Пока ты кричал, выпала игральная кость и со звоном покатилась по земле. Уходи же и живи среди водной пустыни, поверни лицо к востоку и жди. Вороны принесут тебе мою весть.

Пророк уже скрылся. Несколько мгновений Гратико провожает его взглядом, потом обращается к начальнику стрелков.

Следуй за ним со своим отрядом, Симоне Флока. Водвори его в барке Аррия Барба, которая отчалит к Констанции. Своей головой ты отвечаешь мне за него.

Стрелки повинуются трибуну и удаляются. Вал Темной Ямы остается без охраны. Над черными соснами нависает тяжелая темно-синяя туча, покрывая землю своей тенью, напоминающей глубокий беззвучный водоворот, в который кажется погруженной эта местность. Фаледра отходит к алтарю Наумахов. Прислонившись к третьей колонне под миртовой гирляндой, неустрашимая женщина улыбается; трибун, бледнея, подходит к ней.

Базилиола. Властитель, не дашь ли ты мне своего плаща, чтобы прикрыться? Я слишком обнажена.

Прислоняется затылком к порфирной колонне, из узких щелей опущенных ресниц струится ее медленный взгляд, уничтожающий всякое враждебное намерение. Герой уже возле нее и обращается к ней, приблизивши свое лицо к ее устам.

Марко Гратико. Нет, не лишай меня последних сил. Не говори больше, не дыши больше, не противопоставляй более своей жизни моей, не дави меня своею тяжестью: она весит больше, чем тысяча локтей воды, которую я хочу иметь своей могилой (ведь я мог бы уже лежать на дне слепого моря!). Не спрашивай, куда ты еще можешь вонзить свои тернии, к какому месту приложить свои раскаленные печати. Напрасно, напрасно пытаешься еще больше затянуть узлы. Я не могу больше видеть тебя такой.

Базилиола. Как бледен ты, властитель!

Марко Гратико. Довольно с меня тех дней, что не имеют более ни зари, ни вечера, ни молитв, ни справедливости, ни победы, — тех дней, что наполнены всецело тобой, словно томительным зноем; наполнены тобой, словно неугасимым нечистым огнем; наполнены твоим безумием и моим стыдом; погружены в ужас и превратились не в ночь, а в какой-то шлак всего, что было в них перемешано и изъедено презрением и безумием — в сумрачный пепел, питающий под темной оболочкой угрозу зловещих планет.

Базилиола. Как близко ты подошел… слишком близко! Смотри, ты дышишь почти у самых губ моих.

Марко Гратико. Ах, если бы я мог сдавить на этих губах твою жизнь, как этот лук в твоих руках; не сломать ее, но обречь ее на бесконечные муки; придушить ее, но не дать ей угаснуть; превратить ее в сплошное зло, которое терзало бы твою душу, но не вырвало бы ее с корнем, чтобы ты, живя, не оскорбляла живых, и, умирая, не оскорбляла мертвецов.

Базилиола. Ты погрузил свои руки в мои волосы.

Марко Гратико. Да, но я делаю это в последний раз, чтобы ты вспомнила тот день, когда надо мной, попавшим в сети, вились они и шипели; так разливается пожар, раздуваемый встречными ветрами, когда огненная стрела падает на палубу и весь корабль с треском пылает, покрывая горящими обломками скованного раба.

Базилиола. Ты чувствуешь? Тебе не знаком еще этот аромат. Эту эссенцию приготовляет Кордула, смешивая ладан и сандал с амброй.

Марко Гратико. Почему ты говоришь и улыбаешься так, как говорит и улыбается та, что издевается над огоньком, вспыхнувшим в крови отрока? Ведь ты знаешь, что мои руки умеют убивать, что я мог бы этой прядью волос сдавить твое горло, в котором горит пламя твоего дыхания и которое в то же время нежно как горло голубки.

Базилиола. Я еще не сказала тебе своей тайны. Тебе еще не известны мои замыслы.